Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Пастернак начинался на первом курсе университета с тоненького томика стихов с каким-то одуванчиком на обморочно-желтой обложке, с “Февраль, достать чернил и плакать…” – Борис Леонидович для чайников. А затем – “совписовское” собрание прозы 1983 года с предисловием академика Лихачева, начинавшееся с “Апеллесовой черты”, переворачивавшей весь русский алфавит, весь порядок букв и звуков, всех “эр” и “эль” родного языка. И с фотографией переделкинской дачи на форзаце, дачи, которую немедленно надо было посетить, – и случилось это осенью то ли 1984-го, то ли 1985-го, во время литфондовского конфликта вокруг нее. Дача была наглухо закрыта, калитка и пристройка справа – открыты. В пристройке стоял чайник и вообще читались следы чьего-то быта, притом следы недавние. А затем – на годы – страстное обожание поэта, пастернакомания в период его активной реабилитации, когда уже можно было отложить в сторону самиздатовские сборники – ведь появились сначала “худлитовский” двухтомник, подписанный в печать в августе 1984-го, затем четырехтомник, первый том которого отправили в работу в декабре 1988-го (оба с предисловиями академика Лихачева). В том же 1988-м была подписана в печать первая биография поэта, написанная его сыном Евгением Пастернаком. Потом – находки у букинистов: “Стихотворения в одном томе” – “Худлит”, 1936-й, 20 тысяч тираж, с портретом Пастернака – гравюрой на дереве художника Дмитровского. Обложку и шмуцтитулы делал художник Кирнарский – тот же, что оформил “Охранную грамоту” 1931 года (Издательство писателей в Ленинграде). А потом друг подарил мне рассыпавшуюся в руках малоформатную салатового цвета “Охранную грамоту”, изданную в 1970-м в Edizioni Aquario в Риме, с предисловием Вейдле.

Сталин хорошо понимал природу поэтического творчества Бориса Пастернака: “«Цвэт нэбэсный, синий цвэт»… Оставьте в покое этого нэбожителя”. Не зря он “назначил” Владимира Маяковского “лучшим, талантливейшим поэтом эпохи”, избавив Пастернака от чудовищных обязательств и неминуемой гибели, вытекавших из статуса первого пиита: “Оставлена вакансия поэта: / Она опасна, если не пуста”. Можно понять Бориса Леонидовича, написавшего в этой связи благодарственное письмо вождю.

В период бронзовения режима его тянули в президиумы, на съезды и конгрессы. Заканчивалось все выступлениями, усложненный смысл и витиеватая форма которых едва ли доходили до большинства слушателей – вроде конфузливой попытки сорвать социалистический перформанс на Первом съезде советских писателей: “И когда я в безотчетном побуждении хотел снять с плеча работницы Метростроя тяжелый забойный инструмент, названия которого я не знаю (смех), но который оттягивал книзу ее плечо, – мог ли знать товарищ из президиума, вышутивший мою интеллигентскую чувствительность, что в многоатмосферных парах, созданных положением, она была в каком-то мгновенном смысле сестрой мне и я хотел помочь близкому и давно знакомому мне человеку”.

Игры с режимом