Поп и пришельцы

Опарин увидел, как некий человек, споткнувшись на пороге, входит в его кабинет; следом появился сотрудник с корзиной. Положив телефонную трубку со словом «потом», Опарин стал наблюдать. Над краем корзины вдруг выскочила мордочка зверька. Подвижный темно-серый нос нервно затрясся, янтарный глаз сверкнул и скрылся под веком. Потом кролик нырнул обратно.

– Сядь, – велел Опарин задержанному. Кроликов водрузили на стол возле компьютера.

– Пойду поищу им капусты, – сказал один из оперативников. – В столовой есть?

– Откуда мне знать? – заорал Опарин и погладил кролика. – Что там вообще есть?

– Котлеты, – сказал второй оперативник.

Задержанный сидел на жестком стуле и хмуро смотрел на кроликов. Даже – с ненавистью.

И тут Опарин занялся им всерьез.

– Имя, фамилия, где работаешь, – приказал он.

Задержанный молчал.

Иван Ильич рассматривал его несколько секунд, а потом сказал:

– Слушай, сука, мне некогда.

Встретившись с ужасным опаринским взором, задержанный надломился и выговорил:

– Влад Стафеев.

– Работаешь у Драговозова?

Стафеев кивнул.

– Дальше.

– Ну… – сказал Стафеев. – Я их спер. Утром.

– Зачем? Говори, говори! Давай, быстро!

– Спер, – повторил Стафеев и горько сжал губы.

– Насолить Драговозову?

– Манушкину, – выговорил Стафеев. С трудом, поскольку речь шла о глубоко личном, о том, что пестовалось в груди не один месяц.

– Кто такой Манушкин?

– Младший зоотехник. Мелкая пакость!

– Выскочка, – подсказал Опарин. – Да?

Стафеев помолчал, а потом от души добавил:

– Сглупил я тогда, что на Алевтинке женился. Я ведь как думал? Я думал, Драговозов для дочки на стороне подберет, богатого! А этот Борька…

– Манушкин? – уточнил Опарин быстро.

– С первого дня выслуживался и выпендривался. Ну конечно, он у нас глиста с образованием…

– А что плохого… а-ах! – зевнул Опарин. – …в образовании?

– Да то, что и лезет, и лезет: то не по-научному, здесь не по-научному… И Алина: «Боречка, Боречка…»

Опарин быстро набросал на листке несколько строк и перебросил Стафееву:

– Прочти. Читать-то умеешь?

Стафеев обиделся, но промолчал.

На листке крупными прямоугольными буквами было написано:

«16 сентября 2240 года я, Стафеев Владислав, совершил кражу двух кроликов породы «бургундские маргариты» из хозяйства г.Драговозова, сделав это из личной неприязни к зоотехнику Манушкину Борису. С моих слов записано верно».

– Все правильно? – спросил Опарин. – Тогда подпиши.

– Дурак я, – с сердцем произнес Стафеев. – Надо было им шею свернуть – и всего дел.

– Ну, ты ведь не живодер, Влад, – сказал Опарин. – Как такую прелесть убить? Они ведь совсем беззащитные.

Словно отвечая на эти слова, кролики заворочались в корзине, тяжело перемещая в тесноте задние лапы.

– А если б я их убил, – спросил Стафеев, – меня бы нашли? Вот честно сказать – нашли бы?

– Честно… – протянул Опарин. – Кого-нибудь другого, может быть, и нет, но ведь ты наделал бы ошибок, похвастаться бы захотел, намекнуть… Машуков бы тебя быстро вычислил. А я бы посадил. Года на три.

– Тут людей режут, – брякнул Стафеев, – а вы за кроликов сажаете.

– Кстати, раз уж с кроликами все ясно, – сказал Иван Ильич, – скажи мне вот что: когда ты шел от Драговозова по лесу, кого ты встретил?

– Никого… – удивился Стафеев.

Опарин сделался сонным. Он поглядел в потолок, потом на пыльные шторы и молвил:

– Могильник-то существует… – И вдруг гаркнул: – Одиннадцать тел! Еще одиннадцать! Лет десять пропадают люди. Кого ты видел в лесу?

Стафеев зашевелил пальцами скованных рук, подвигал кожей лба, напрягся, но после обмяк и повторил:

– Никого.

– Ладно, – погас Опарин и вызвал охрану. – Посиди денек в КПЗ. Если что-нибудь на ум придет, расскажи.

Недоумевающего и угнетенного Стафеева увели.

– Надо бы, наверное, кроликов пустить погулять, – сказал оперативник.

Опарин перевернул корзину набок. Зверьки выбрались, настороженно огляделись, потом один прижал уши и превратился в комочек, а второй совершил неожиданно длинный прыжок и повалил опаринский органайзер. Огрызки карандашей, авторучки с засохшим стержнем и два подаренных сослуживцами на день рождения паркера рассыпались по полу. Опарин встал, ногой отгреб их под стол, снова сел.

– Никого… – повторил он задумчиво. – Нет, он кого-то видел, этот болван. Он кого-то видел, на кого не обратил внимания.

Стасик Мрыхов смущенно вздыхал, крестился негнущейся рукой и неловко кланялся, помещенный в теплое пальто, принадлежавшее некогда отцу Герману, – где надо, заштопанное и заново подбитое, трудами матушки, ватином. Все эти меры, предпринятые благодетелями Стасика, были необходимы ввиду наступающей зимы и того обстоятельства, что блаженненького брали зимним сторожем на склад при «стекляшке». Отец Герман благословил Стасику идти работать, тем более что должность оставляла много времени для чтения. Справили теперь вот теплое пальто. Стасик, как он не замедлил сообщить, чувствовал себя в этом пальто как в раю.

Отец Герман взял его с собою прогуляться перед сном. Расставаться с пальто Стасик не захотел и, шагая, делился ощущениями:

– Как будто внутри печки, горячо и совсем пота нет.