Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

И как бывало радостно, когда начальник отдела кадров просто протягивал тебе чистую анкету и говорил: «Заполните, пожалуйста. Мы переучет проводим».

Расцеловать хотелось начальника, только субординация и удерживала.

Да разве можно было думать, что человек, сидящий в кабинете за обитой черной клеенкой и всегда запертой дверью, с окошечком посередине, тоже всегда закрытым, — разве можно было думать, что такой человек способен на ошибку?

Казалось, в этих кабинетах люди сидели всезнающие, всеведущие. Выходили они из кабинетов редко, только по самым неотложным коммунальным нуждам. Выходя, запирали дверь и несколько раз ее дергали, проверяя: выдержат ли замки, пока хозяин в течение пяти минут будет в некотором отдалении.

В конце рабочего дня двери опечатывались. Даже машинистки — самые несерьезные представители канцелярского населения, проходя мимо отдела кадров, когда производилась сложная операция по прикладыванию горячего сургуча, и те умолкали, понимая, что происходит важный, почте государственный акт.

И вдруг допускают серьезные ошибки! Спешу оговориться — ошибки не в подборе кадров, а в том, что думают, будто их действия никогда не осуждаются, а только благословляются.

Кузьме Егоровичу восторгаться назначением Каблукова было не с кем. Желая извлечь из нового служебного положения Якова Михайловича как можно больше пользы, Стряпков ни с кем этой сногсшибательной новостью не поделился. Христофорова он так и не нашел. Разговаривать о Каблукове с племянницей Капой тоже не стоило. Поэтому Кузьма Егорович анализом важного события занимался в одиночестве. Первые, самые волнующие впечатления улеглись, и Стряпков совершенно определенно подумал:

«Посадили дурака на нашу голову! Ну ладно, поживем — увидим».

* * *

Яков Михайлович в домашней обстановке разговорчивостью не отличался. И вдруг в субботу за обедом он произнес почти подряд две фразы.

Первую: «Трудновато будет!»— перед первым блюдом. Вторую: «На вершине всегда опаснее, чем на середине» — после компота.

Елена Сергеевна, убирая посуду, с опаской спросила:

— О чем это ты, Яша?

— Так, ни о чем, — уклонился Каблуков. — Пойду вздремну…

Но уснуть он не мог.

А вдруг Кузьма ошибся? Это было бы ужасно. Столько лет ждать! Нет, он, собака, все разведал. Конечно, тут брат Петр роль сыграл.

И хотя Петр если и сыграл роль, то бесспорно положительную, Яков Михайлович подумал о нем без особой теплоты.

«Да, сыграл, наверно, сам того не ведая! Наши тут побаиваются его, вот и решили: «Давайте Петру Каблукову приятное сделаем! Утвердим Якова…» Подлецы всегда так: ценных людей не замечают, а все по знакомству…»

Каблуков подошел к зеркальному шкафу. Полюбовался собою. Достал шляпу, случайно оставленную Петром. Примерил, шляпа оказалась чуть-чуть велика. Яков Михайлович подложил под кожаный ободок свернутую из газеты полоску. Шляпа стала совсем впору. Каблуков посмотрел в зеркало — получилось солидно. Так, в шляпе, он сел за стол и начал по привычке расписываться. Подпись у него была чистая, без завитушных излишеств, почти такая же, как у Петра. Он расписался несколько раз просто: «Я. Каблуков». Потом добавил: «Председатель горпромсовета Я. Каблуков». За тем, сам не зная почему, он написал: «Зам. пред. облисполкома Я. Каблуков». И еще: «Председатель облисполкома Я. Каблуков». И рука повела себя совсем странно, вывела: «Член коллегии Я. Каблуков».

Неизвестно, куда бы фантазия забросила Якова Михайловича, но вошла Елена Сергеевна.

— Стряпков пришел. Чего это ты в шляпе?

Каблуков вспыхнул, стащил шляпу, пригладил волосы и сдержанно сказал:

— Проси!..

Елена Сергеевна снова удивилась. Так муж с ней раньше не разговаривал.

Стряпков стоял в передней, дальше не прошел. И это тоже озадачило Елену Сергеевну. Все еще находясь под впечатлением мужниного «проси», неожиданно для себя она сказала:

— Прошу…

Кузьма Егорович благодарно посмотрел на нее и проскользнул в «кабинет».

Яков Михаилович встретил его милостиво:

— Проходи, братец, присаживайся.

Стряпков опустился на диван, а Яков Михайлович остался в любимом кресле. Немного помолчали. Яков Михайлович, потянувшись, хлопнул Стряпкова по коленке:

— Поработаем, значит!

Но эту вспышку фамильярности он тут же погасил:

— Давайте поговорим о делах…

От скептических мыслей, появившихся у Кузьмы Егоровича еще час назад, не осталось и следа. Каблуков стал казаться ему действительно самым подходящим человеком для должности председателя. «Конечно, умом он не богат. Это не брат Петр. Тут природа, так сказать, еще один раз продемонстрировала жесткий режим экономии. Но все же мужик серьезный, положительный, не вертопрах. И здраво мыслит, по-деловому… Есть у него этот хозяйственный подход, ничего не скажешь. Есть».

Кузьма Егорович представил себе, какое будет у него положение при Каблукове: «А чем плохо? Года на полтора спокойной жизни обеспечено. Год нас никто трогать не будет — ни ревизий, ни обследований. Не полагается первый год под нового руководителя взрывчатку подкладывать. Новый руководитель — это вроде наседки, тепло у него под крылышком».