Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Она выбежала в сени. Христофоров бросился в ее комнатку, застучал ящиками комода, начал выкидывать вещи. Полетели чулки, белая кофточка, книги.

Потом раздался рев. Юрий Андреевич появился в столовой с фотоснимком в руках.

— Смотри, мать! Смотри… Полюбуйся на зятя. Прочитай, что написано: «Моей единственной ласточке. Люблю. Твой до гроба Вася». Ласточка! Знает, сволочь, какое гнездо у этой ласточки…

Но и у Зойки характер был решительный. Услышав эти слова, она вплотную приблизилась к отцу и тихо сказала:

— Отдай!

Христофоров порвал карточку на мелкие кусочки, бросил дочери в ноги.

— Получи!

Зойка не возмутилась, не кинулась на него с криком, а только презрительно посмотрела на его красное лицо с торчащими, как у кота, усами.

— Я тебе, папа, этого никогда не прощу. — И повернулась к матери: —Мама! Разреши взять твой чемодан…

* * *

Марья Павловна в окно увидела, как Вася Каблуков, давно, очевидно, поджидавший Зойку в садике, взял у нее чемодан, подхватил любимую под руку, и они зашагали, ни разу не оглянувшись.

После ухода Зойки программа Юрием Андреевичем была выполнена полностью: он бил посуду, кричал, принимал капли, весь мокрый, валился на кушетку, хрипел, стонал.

Потом в доме установилась зловещая, звенящая тишина. Сильно пахло валерьянкой.

В полночь Юрий Андреевич начал канючить:

— Для кого я старался? Для кого ночей недосыпал, лишней рюмки не выпил, в одних брюках хожу десятый год… В отпуск ни разу не ездил. Другие, вроде Стряпкова, каждый год в Сочи, в Гагры, в Кисловодск. А я, кроме краюхинской минеральной воды, ничем не лечился…

Он так настроил себя на жалостливый лад, что не выдержал и заплакал.

Марья Павловна, молча слушавшая супруга, решила, что теперь пришла пора действовать.

— Стоит ли так убиваться, Жора?

В редкие минуты жизни она всегда называла мужа Жорой — в память, первых дней знакомства.

— Ты подумай, Жора, что дальше делать? Вася еще ничего, скромный парень, жениться хочет. А если бы она в другого влюбилась? Много их, ловкачей, — улестят, а потом нате вам, воспитывайте внука от матери-одиночки, получайте пособие. Напрасно ты погорячился, Жора. Надо бы спокойнее с девочкой поговорить…

Марья Павловна пошла в решительную атаку:

— Выдай тысяч двадцать на обзаведение, если не хочешь, чтобы у нас жили…

У Юрия Андреевича слезы немедленно высохли. Он даже взвизгнул:

— За кого ты меня принимаешь? За дурака? Я им двадцать тысяч, а они мне фельетон в «Трудовом крае»?!

— Что они, враги тебе, что ли?

— Да не они, а через ихнюю глупость. Они же деньги мотать начнут. Зойка в тебя уродилась — мотовка.

— Хороша мотовка. Шубы и то не имею…

Последние слова жены Юрий Андреевич пропустил, словно не слышал.

— Мотовка! Себя нарядит в разные финтифлюшки, босоножек накупит и Ваську еще вырядит. А что люди скажут? «Откуда у дочери Христофорова деньги?»

Марья Павловна заплакала и со злостью выкрикнула:

— Да провались ты со своими миллионами! На кой дьявол они нам, если от них никакой радости? Лезь, считай! Боишься потратить лишнюю сотню. Пропади они пропадом!

Юрий Андреевич из темноты рявкнул:

— Перестань глупости молоть! И не кричи. Хочешь, чтобы соседи услышали?

— Вот-вот. Соседей боишься, родной дочери боишься. Всех. Только надо мной измываешься. Всю жизнь изуродовал…

Супруги замолкли. Минут через пять Марья Павловна выдвинула новую идею:

— Скажем, что это Васе дядя Петр из Москвы на обзаведение прислал.

— Дура! Теперь в это никто не поверит. Раньше могли поверить, а теперь наверху зарплату здорово урезали. И вообще Петр — бессребреник… Впрочем, постой, мать, постой. А ты ведь, пожалуй, правду говоришь… Денег я им, конечно, не дам, а жить к себе возьму. Петр Михайлович Каблуков ему родной дядя. Стало быть, и мне свояком будет… Как же я, идиот, об этом раньше не подумал? Яков Каблуков дурак, но зато Петр умен, В семье не без урода. Мать! Беги за Зойкой. Ищи. Где она? Давай ее сюда…

— Она, наверное, у Люськи. Не мог же он ее сразу к себе увести.

— Беги к Люське, беги!

— Да подожди ты, дай одеться.

— Что ты копаешься, клуха, скорее.

— Больно быстр. Сам сходи…

— И пойду. И приведу…

Но Юрий Андреевич, конечно, не пошел. Искать Зойку отправилась мать. А Христофоров, довольный тем, что неприятность, кажется, улаживается, принялся за самое любимое занятие — размышлять о будущем.

Это заманчивое будущее рисовалось ослепительным. Как только состояние (Юрий Андреевич любил это слово — состояние) дойдет до двух миллионов с половиной, он бросит рискованную возню с ларечниками, колбасниками и этим бегемотом директором ресторана Латышевым. Ради справедливости надо отметить, что сначала Юрин Андреевич думал только о миллионе, потом о двух. Цифра два с половиной появилась сравнительно недавно, после подсчетов, произведенных Христофоровым на основе изучения жизни. Но два с половиной — это уж все, точка. Увеличивать эту контрольную цифру он пока не собирался.