Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Что же это таксе? Куда все от меня ушло? Как это случилось, что я все растерял? Река Сура под Алатырем синяя-синяя…Филипп Иванович, дядя Филин, все посмеивается. «Не бойся, Шебалин, не бойся…» Доктор Кац без зуба очень смешной был… Кто это там поет: «Никогда, никогда…» Поля! Милая. Что это со мной сегодня?! Костька сказал: «Надеюсь, не забыл?» Как все нехорошо. И пить хочется. Все в горле пересохло…

ХВАТИТ ЛИ У МЕНЯ СИЛ?

Отец лежал на полу, лицом вниз. Врачи сказали, что он умер от инфаркта два часа назад. Значит, он умер почти сразу после того, как я нагрубил ему. А я эти два часа не знал, что его уже нет в живых, думал о нем плохо, бранил его.

Я никогда не видел маму в таком состоянии — она лежала на полу рядом с папой, билась головой об пол и кричала. Как она кричала!

— Это я, Ваня, виновата! Прости меня, Ваня!

А я думал, что папа и мама не любили друг друга, больше того, ненавидели и жили вместе по непонятным для меня причинам.

Как она кричала!

— Прости меня, Ваня! Милый, прости…

Приехал дядя Алеша. Потом его жена Лидия Михайловна. Потом приходили пожилые люди, говорили о папе, вспоминали, как они с ним вместе работали. На другой день появился какой-то старик. Его все называли Филипп Иванович. Он долго смотрел на папино лицо и сказал дяде Алеше:

— Я помню, как он девчонку из-подо льда вытащил. Хорошо жить начинал, очень хорошо… Я позавчера его видел. Кто бы мог подумать…

Мама больше не кричала. Пожилая женщина, очень накрашенная, ее называли по фамилии — Максименко, тихо сказала соседке, кивнув на маму:

— Хотя бы для приличия слезы выжала.

— А что ей! Рада небось.

У меня было огромное желание выставить их, но я сдержался.

После похорон у нас долго был дядя Алеша, Мама побыла с нами немного, потом заплакала и ушла в свою комнату. Я несколько раз заходил к ней, посмотреть, как она себя чувствует. Она лежала на диване с закрытыми глазами, но не спала. Я осторожно целовал ее в щеку и уходил. Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но после моего ухода мама начинала плакать. Дядя Алеша больше молчал. Он посоветовал мне открыть папин письменный стол и просмотреть все, что там есть.

В самом нижнем ящике я нашел пухлую папку, на которой было написано: «Костин архив». В папке лежали мои тетрадки, когда я учился в первом классе, с палочками и первыми буквами, мои рисунки, моя записка: «Папа, у меня сломался фонарик. Почини его, пожалуйста». Я нашел много моих снимков — от самого первого, на котором я был снят голышом, на простынке. На фотографии рукой папы написано: «Костя трех месяцев».

И еще я нашел в этой же папке большой конверт с письмами. Я прочитал только первые строки: «Родной мой, если бы ты знал, как я по тебе соскучилась». Взглянув на подпись, я понял, что это письма от Поли. Я спросил дядю Алешу: что мне делать с письмами? Он ответил: «Делай что хочешь, но так, чтобы мать о них ничего не знала».

Сначала я хотел письма уничтожить, но мне было жаль их рвать.

И еще я нашел папино заявление десятилетней давности в суд о разводе с мамой.

Я его немедленно порвал на мелкие кусочки и выкинул в мусоропровод. После этого я зашел в комнату к маме и сказал ей:

— Мамочка, милая, тебе ничего не надо?

Она обняла меня и заплакала, всхлипывая, словно несправедливо обиженный ребенок. Она ничего не могла сказать, а только повторяла:

— Костенька! Костенька!

А у меня сердце рвалось на части, в горле стоял горький комок.

— Мамочка! Я тебя очень люблю, мамочка…

Попозднее заехала жена дяди Алеши. Она сначала прошла к маме и тут же вышла.

— Она, кажется, уснула. Пусть поспит, это ей очень необходимо.

Не знаю, как это произошло, но я рассказал Лидии Михайловне и дяде Алеше о том, как я нехорошо, неправильно жил. На меня нашел какой-то приступ откровенности — так честно и безжалостно я никому о себе не рассказывал. Когда я вспомнил о последнем разговоре с отцом, я заплакал, так мне было больно. Я выложил все про Надю, про ее мужа и как я его оскорбил. Не рассказал только про Тину Валентиновну — было очень стыдно. И еще я сказал, что так, как я жил, жить больше нельзя, надо жить по-другому, а как — я не знаю.

Дядя Алеша несколько раз пытался перебить меня: «Успокойся, Костя! Потом поговорим». Лидия Михайловна слушала меня молча.

Дядя Алеша заторопился домой: «Метро закроют!» А Лидия Михайловна не торопилась уходить: «Такси возьмем».

Они ушли от нас поздно ночью. Лидия Михайловна крепко пожала мне руку и сказала:

— Заходите к нам почаще…

А я и не знал, что она такая славная.

Проводив их, я подошел к дверям маминой комнаты. Там было тихо. Я подумал: «Как хорошо, что мама спит». И поймал себя на мысли о том, что до этого никогда не думал о маме, — спит она или не спит, мне было все равно.

Я долго сидел за папиным столом. Передо мной лежала пухлая папка «Костин архив» и большой конверт с письмами. «Найду ее и отдам ей». Потом я подумал: «А вдруг она любит другого, вышла замуж и ей будет неприятно?» И снова поймал себя на мысли о том, что до этого мне никакого дела не было до других людей, я всегда думал только о себе.