Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

Помнишь, как она плакала, а ты спокойно одевался, приговаривая:

— Да брось ты меланхрюндию!

— Как тебе не стыдно!..

— Чего? Ну ладно, хватит скулить. Будь здорова.

Как ты хлопнул дверью? Наверное, разбудил всех соседей. И ни о чем не думал, о том, что обидел ее, поставил в неловкое положение перед соседями. Меланхрюндия, и все!

Почему же я сейчас о ней думаю?

Увидел ее тогда на автобусной остановке, беременную, некрасивую, и испугался. Быстренько вскочил в такси, удрал.

Почему же я сейчас о ней думаю? Она теперь такая красивая и недоступная — как Тина.

Я ждал ее у магазина больше часа. Все девушки вышли, а ее все нет и нет. Оказалось, что у них есть еще выход — во двор.

На другой день я ее перехитрил: в магазин не вошел, подождал на улице. Как она на меня посмотрела! А я свое:

— Где и когда мы встретимся?

Она торопливо шла, не отвечая мне, потом почти побежала. Я ее все-таки догнал, остановил.

— Пустите, я милиционера позову…

— Зовите. Пожалуйста. А я скажу, что вы прячете от меня моего сына.

Она здорово смеялась, потом строго сказала:

— Если вы, гражданин Шебалин, человек, я вас очень прошу, идите своей дорогой.

И тут у меня прокол. А мне казалось: подумаешь, девчонка с часового завода! Поманю — побежит… Интересно, кто у нее родился?..

В тот вечер я здорово назюзюкался. Мне казалось, я пришел домой тихо-тихо, а мой дорогой разжалованный, опальный папаша проснулся и вышел черт чертом. Злой, в глазах ни намека на сон. Не спит старик по ночам. Никак не выпрямится после падения…

— Где, сынок, тебя так угораздило намокнуть?

— День рождения…

— У кого?

— У одного знакомого. Ты не знаешь.

— А не у знакомой? Смотри, налетишь, будешь всю жизнь мучиться.

— Не буду. Разведусь.

— Иди спать, болван!

— Я не болван. Я аспирант, почти кандидат.

—, Иди, иди, без пяти минут доктор. Проспись, завтра поговорим…

Почему я о ней все время думаю? О Надьке. Кто она мне? Что она мне? Где это напечатано:

Кто она мне? Не жена, не любовница
И не родная мне дочь…

Если я ее еще раз увижу с этим парнем — я ей поддам жару! Будет знать, как водить за нос порядочных парней…

ВСЕ БУДЕТ И ПОСЛЕ МЕНЯ…

А меня не будет! Меня зароют в землю или, еще хуже, сожгут в крематории. От меня останется кучка пепла. Еще вопрос — мой ли это будет пепел? Насыплют чужого, и, пожалуйста, дорогие родственники, получите. Проверить невозможно. Кто будет проверять? И кому это нужно? Жил Иван Петрович Шебалин, а теперь не живет. Не существует! Вот именно — не существует, перестал существовать!

Это ужасно. Недавно я разбирал ящики своего письменного стола и нашел старинный рубль с изображением Петра Первого. Рубль подарил мне давно, лет тридцать назад, брат Алеша. Он и тогда уже интересовался историей.

Рубль лежал у меня на ладони — тяжелый, полустертый в середине. Но надпись видна совершенно ясно: «Петр I. Император и самодержец всероссийский». На оборотной стороне: «Монета новая. Цена рубль». И дата «1723 год».

Сколько же этот рубль существует? Двести сорок лет! Сменялись цари, происходили войны, заговоры, уходили целые поколения людей, а рубль существует. Его мог держать в руке Петр Первый, Екатерина. Он мог болтаться в кармане у Пугачева, его на смотру мог подарить солдату Меншиков, его могли проиграть в карты, из-за него могли совершить убийство. Сколько он видел за свою жизнь! И сколько еще увидит, пока будет существовать…

А что ему сделается? Почек у него нет, инфаркта случиться не может — сердца тоже ведь нет. Значит, ему суждено существовать еще долго. А мне? В один прекрасный вечер лягу спать — и не проснусь. Все в мире будет идти, как шло, своим чередом — весна будет сменять зиму, будут жить, веселиться и смеяться люди, а меня не будет. Произойдут события, о которых я уже не узнаю. Как же это? Может, мой конец еще не скоро? Возможно, я здоровьем в бабушку и проживу до ста лет? Чем черт не шутит, а вдруг проживу. Мне стукнет сто, а Костеньке будет под семьдесят. Нехорошо иметь такого старого сына. Что за глупые мысли лезут и лезут в голову. Это, наверное, оттого, что я последнее время ничего не делаю, а все думаю и думаю.

На днях привязалось ко мне слово «творчество». Начал комбинировать из его букв новые слова. Сначала вышло «вор», потом «ров», «рот», и больше ничего не получилось. А вот из слова «Москва» много слов получается, и все хорошие — «воск», «сом», «квас», «сок», все древние, деревенские…

Москва! Многие за нее держатся, прямо цепляются. А мне жилось гораздо лучше до Москвы, «на периферии».

Вместо Владимира Смирнова, которого через несколько дней направили на работу в другой город, появился у нас новый секретарь обкома Александр Георгиевич. Если бы не он, я бы так и шел по своей фабричной линии. Он меня вызвал дня через три после приезда. Меня поразила его манора обращения: вежлив, говорит тихо, мало, движения спокойные — сразу чувствовалось, этот человек знает себе цену и умеет уважать других.

Только уж очень он был худ — в лице ни кровинки, под глазами синие мешки.