Помутнение

Сначала я этого не увидела – только почувствовала. Через калитку я двинулась по дорожке к дому, но земля вздымалась, и мялась и была такой неустойчивой, что я едва не потеряла равновесие: под ногами лежали потемневшие яблоки. Полопавшиеся от собственного сока, они давились и прыскали, наполняя воздух запахом сладкого гниения. Я влетела на крыльцо, проскочила в проем и захлопнула за собой дверь. Я не могла это объяснить: все яблоки осыпались и пролежали на земле достаточно, чтобы начать преть. Это путало и пугало. Когда кто-то говорит, что нужно довериться природе, потому что она «знает лучше», я вспоминаю, что малярия тоже природная. В отличие от вакцины против нее.

Вечер был холодным, и я решила растопить печь – не столько ради тепла, сколько для того, чтобы чем-то себя занять. Дров в доме было мало, но я невольно вздрагивала при одной мысли о том, что нужно идти к дровянику по темноте, пока под ногами скрипят подгнившие яблоки. Я натянула кофту и села перед печкой, сложила поленья и чиркнула спичкой. Огонь задался быстро, и пламя подействовало на меня успокаивающе, как если бы я глотала вино. Я вытянула вперед ноги, покрутила головой, разминая шею. Мне страшно хотелось поговорить с кем-то. Не с кем-то, конечно, а с тобой. Я потянулась к рюкзаку, достала телефон, открыла наш диалог – с десятком непрослушанных аудио – и нажала на кнопку микрофона. Но слов не было. Только тихо трещал шелковистый огонь.

Как я здесь оказалась?

Авиаинженер и философ Джон У. Данн, которым зачитывался Набоков, считал, что время способно двигаться вспять, а точнее, что все времена – прошлое, настоящее и будущее – происходят вместе и всегда, но мы воспринимаем их одновременность в линейной форме, где есть растущее прошлое и подвижное настоящее, а будущее отсутствует. Данн опровергал это заблуждение с помощью сновидений: он говорил, что видел в них будущее, а еще что это свойственно всем людям. Трудность заключается в том, чтобы, во-первых, запомнить сон, а во-вторых, соотнести его с последующим событием в реальной жизни. Я отчетливо помнила сон, который привел меня в дом на краю леса, и испытанное в нем чувство умиротворения и покоя. Может быть, в лесу я сумею прийти в себя, отброшу тревогу, снова смогу думать и анализировать? Я зацепилась за эту догадку и легла спать успокоенной, а рано утром направилась в лес.

Лес – мешанина запахов, огромный котел, в котором кипит бульон ароматов. Уютная влажность мха и хрупкая ветхость древесной трухи, грибы и болота, какая-то звериность и вдруг – прохладное дыхание моря… Обоняние – самое необъяснимое из чувств. Мы должны понимать запахи, чтобы не съесть случайно порченое и вовремя заметить утечку газа, но нет ни одной практической причины, по которой мы распознаем дух прохлады, который идет от мокрых камней, аромат горькой зелени и сигаретных фильтров, которыми пахнут папоротники. Эти запахи не пригодятся нам в жизни, и все-таки мы не только чувствуем их, но испытываем при этом наслаждение, как если бы откусывали от самого вкусного пирога. Только в отличие от пищи, которую нужно есть, чтобы жить, запахи – удовольствие без необходимости, роскошь, которую природа дарит нам просто так. И может быть, есть в этом какая-то прекрасная тайна, которую нам только предстоит разгадать. Иначе как объяснить тот факт, что обоняние – единственное из чувств, которое не атрофируется, а, напротив, развивается с течением времени? И к тому же разве мы прежде всего не воздушные существа, для которых кислород – это одновременно источник жизни и причина увядания?

В тесноте леса, как в маленькой комнате, мысли становятся плотнее и гуще. Я шла и думала ни о чем и обо всем сразу. Непроговоренное, невыраженное ворочалось в голове, как сухой валежник под ногами. Лес пестрел всеми оттенками зеленого: от густой, почти коричневой темноты до прозрачной лазури, а в центре этой цветовой карты был бархатистый и переливчатый изумрудный. Этот лес не был похож на тот, что я видела во сне – просторный, серебряный, – но он был знаком мне с детства, это был мой лес.