Помутнение

Дело было, наверное, еще в том, что я выросла в окружении взрослых, которые ожидали от меня взрослых поступков и мнений с раннего возраста. Именно потому, что все были такими разумными и рассудительными, что никто никогда не скандалил, я до недавнего времени думала, что это аномалия. Позже мне стало понятно, что в моей семье никто не умел и не хотел разбираться в чувствах. Все, что говорилось и делалось, было абсолютно доброжелательно и без всякого дурного умысла, исключительно с желанием сделать как лучше. Все это в большинстве случаев даже было правильно, но несколько преждевременно. Когда меня – в мои редкие посещения – дразнили в школе, дома, не дав проплакаться, мне читали умную и длинную лекцию о том, как нужно просто перестать обращать на это внимание, быть выше дураков и их глупостей. Когда ушел дедушка, все сделали умные лица и обменивались репликами о том, как надо быть выше обид и жить дальше. Меня где-то, наверное, восхищала стойкость мамы и бабушки, пока несколько месяцев спустя я не застала каждую по отдельности рыдающей; каждая повысила на меня голос, будто их обида была не только их слабостью, но и моей виной.

Я сделала вывод, что если мне достается – то, скорее всего, я чем-то это заслужила; что моя жизнь всегда будет связана с каким-то количеством сопротивления и совершенно рукотворных неудобств, в основном создаваемых людьми, которым я неудобна и непонятна. Я буду бороться за оценки, спорить с друзьями, строить отношения, преодолевая невзгоды. Это нормально и правильно. Я просто не имею права просить от кого-то, чтобы меня принимали такой, какая я есть, тем более что по большей части все желают мне только добра. Во всяком случае, так они говорят.

Когда Марина уехала в свою первую магистратуру, мне оставалось еще два года в университете, и я поняла, что уже очень отвыкла быть одна. Я исправно ходила на все тусовки, куда мы ходили вместе с Мариной, я посещала все заседания всех студенческих клубов. У нас было очень мало пар, и я даже не так часто ездила в университет, и знакомых лиц становилось все меньше. С одной стороны, мне нравилось иметь больше свободного времени. С другой – мне было еще не совсем понятно, что с ним делать. Я была в том блаженном состоянии, когда еще не осознаешь, что да, уже можно искать нормальную работу, и да, никакой команды искать работу извне тебе никто не даст. Я говорила уже, кажется, что у нас никогда не было много денег, так что это может прозвучать парадоксально – и тем не менее. У меня никогда не было амбициозных целей, я никогда специально ни на что не копила, я сразу решила исходить из того, что денег у меня, скорее всего, будет немного и я буду на них прилично жить, по возможности не изводя себя мечтами и планами. Иногда это работало.

(Теперь, когда я об этом думаю, я понимаю, что должна быть благодарна за свою повышенную стипендию в университете и две других повышенных стипендии, которые получала вместе с Мариной. Раньше я благодарила за них Марину, потому что она заставила меня собрать пакет документов, в которых я ничего не понимала, и объяснила, как правильно написать работы, чтобы они понравились жюри. Сейчас мне впервые пришло в голову, что, возможно, это действительно были неплохие работы. Нужно будет как-нибудь их просмотреть.

Тем не менее, как я уже говорила, я никогда не была особенно талантливой, и это меня устраивало. Наверное, этим я выгодно оттеняла действительно талантливых людей. Наверное, именно это им во мне и нравилось.)

Будет, впрочем, враньем сказать, что я совсем не заметила отсутствия Марины и ее кошелька на некогда совместных мероприятиях (как сделать так, чтобы это не звучало меркантильно?). Я внезапно поняла, что мне необязательно все время пробовать что-то новое и вдвое дороже того, что я реально могу себе позволить, не жертвуя всеми своими деньгами на перекус.

Да, тогда мы чаще пересекались с Денисом, он регулярно предлагал то пройтись после пар, раз уж все равно ехать домой вместе, то зайти куда-нибудь посидеть. Я согласилась на кафе всего один раз и ненавидела себя все полтора часа, что мы там провели: я почему-то перестала понимать, чего мне хочется, как люди заказывают еду и о чем разговаривают. Денис, очевидно, тоже не понимал, что со мной произошло. Я была совершенно уверена, что он больше не захочет меня видеть, – и сохраняла эту уверенность, хотя он продолжал и продолжал меня куда-то звать. Я совсем себя не знала тогда, не знала, что мне нужно и почему.