Помпеи нон грата

– Джона Фаулза и Курта Воннегута, – ответил я. – Вот Умберто Эко похороню и совсем один останусь…

Третьим способом пользуются изготовители бестселлеров и сочинители, которые апеллируют к основной читательской аудитории как равной себе по субкультуре. Здесь самые сложные взаимоотношения между талантами и поклонниками, потому что трудно нащупать автора в этой однородной массе. Что же касается остальных читателей в объеме двадцати процентов, то этим идиотам никаким способом не угодишь…

– Трудно придумать что-нибудь более глупое, чем жизнь писателя и мужчины, – заметил я. – Еще в молодые годы я увлекался двумя вещами – литературой и женщинами, однако со временем заметно поутратил свой пыл.

– Гиблое место! – поддакнул боцман. – Надо драпать отсюда!

Я понял так, что он разделяет мои упаднические настроения, но только ввиду дефицита пива.

– А дальше-то что? – уточнил боцман, считая, что пауза слишком затянулась.

– Импотенция и маразм, – сообщил я. – Понятия общеизвестные и неизбежные.

– Да-а-а-а, – глубокомысленно изрек боцман для поддержания разговора.

– Словом, у каждого свои Помпеи, – добавил я. – Тут уж ничего не поделаешь, когда все нарративные структуры лежат в руинах.

– Какие-какие структуры? – заинтересовался боцман.

– Повествовательные, – расшифровал я. – А ты о чем подумал?

– О ферментации, – признался боцман.

– Интересные у тебя мысли, – отметил я. – Откуда они только берутся?

– Ну, ты сам стал рассказывать о каких-то структурах, – пояснил боцман. – А это так же сложно, как самогонный аппарат.

– Понятно, – сказал я. – А что у тебя вызывает слово «повествовательные»? Ну, кроме жалости, разумеется…

– Нет повести печальнее на свете, чем повесть, опочившая в поэте, – скороговоркой сообщил боцман.

И где только он черпает такие афоризмы – до и после портвейна?

Кстати, «бар» назывался баром только потому, что мы с боцманом время от времени играли здесь в посетителя и бармена, чередуя свои амплуа. Это летнее «театральное заведение» находилось рядом с гостиницей Юлии Феликс и скоро должно было рухнуть в море. Как раз на прошлой неделе исчезла часть террасы, и мы отодвинули барную стойку подальше от обрыва.

– Ну так я пошел? – вслух размышлял боцман, все еще надеясь, что я сгоняю в гостиницу и притащу оттуда пару бутылок пива.

– Иди, – разрешил я. – Но могу дать один ценный совет… Не гуляйте вечером вдоль обрыва и возле гладиаторских казарм.

– А где они расположены? – уточнил боцман. – Я шведский турист и плохо ориентируюсь в Помпеях, вернее – совсем не ориентируюсь.

– Шведский турист? – переспросил я. – Тогда у нас возникла проблема… Чтобы держаться подальше от гладиаторских казарм, вам непременно надо знать, где эти казармы находятся. А как только узнаете – будет поздно держаться от них подальше.

– О-кей! – согласился боцман. – Однако какой из меня шведский турист без пива?

– Придурковатый, – оценил я. – Но в гостинице пиво тоже закончилось. Еще вчера.

– А разве Юлечка не собирается пополнить свои запасы? – осторожно осведомился боцман.

– Вроде бы нет, – заявил я, потому что эта беседа вокруг да около пива мне порядком осточертела и вызвала непроизвольное слюноотделение.

– Тогда пойду вытащу Юлечку и спрошу, – решил боцман и направился к так называемой вылазке, чтобы свистать всех наверх.

А я подумал-подумал, плюнул на бар и поплелся за ним, то и дело поглядывая на море, где «Юлечка и Сидулечка» плавали и загорали в голом виде. Правда, с обрыва их невозможно было разглядеть во всех деталях, а единственный капитанский бинокль куда-то запропастился.

– Изображение сексуальных сцен ради изображения считается порнографией, – заметил я, шагая следом за боцманом по самому краю обрыва. – А как называется текст, написанный ради текста?

– Не знаю, не пил, – ответил боцман, рискуя свалиться вниз и свернуть себе шею.

– А сколько здесь метров? – попробовал выяснить я высоту обрыва.

– Не знаю, не измерял, – отгавкался боцман. – А надо бы взять вашу литературу и бросить в синее море, чтобы пожрали ее киты.

– Так говорил Стасов, – пояснил я. – Правда, по поводу живописи.

– Да? – удивился боцман. – Со Стасовым я не пил.

Так мило беседуя, мы подошли к вылазке, благо тащиться было недалеко. Вдобавок отсюда открывался прелестный вид на Помпеи.

– Обратите внимание, – словно экскурсовод, заявил я, – на каком опасном расстоянии от обрыва находится здание Сената и Синода. А скоро и оно канет в Лету!

Но боцман вконец окрысился на мои театрально-литературные развлечения.

– Нет в Помпеях такого здания, – возразил он. – Сената и Синода.

– Да, – со вздохом сожаления признал я. – Я думаю, что Помпеи – это плод моего больного воображения. Яблоко или груша… О чернослив моих фантазий! О дыня моих причуд!

– Заканчивай, – насупился боцман. – Меня и так обвиняют в пособничестве!

– Кто?! – с негодованием воскликнул я, хотя ответ плавал в море на надувных матрасах.

Можно сказать, у меня под носом, если раздобыть бинокль.

– Э-эй! – заорал боцман в сторону моря, размахивая руками и стараясь привлечь к себе внимание. – Эге-гей!