Помпадуры и помпадурши

- Любопытно!

- Слушай же. В 1870 году свинья, в два раза, принесла мне двадцать поросят, в числе их пять боровков, из которых я трех съел...

- Вкусные?

- Масло. Нежность, манность, таяние... rien de plus exquis! <верх изысканности!> У вас в Петербурге не имеют об этом ни малейшего понятия!

Осталось пятнадцать свинок и два боровка. В 1871 году та же свинья дала еще двадцать поросят, из которых семь боровков; пять я съел. В 1872 году у меня было налицо, кроме родичей, двадцать восемь свинок и четыре боровка.

В 1872 году весь первый приплод был пущен на племя; старую свинью откормили и зарезали на ветчину; с старым боровом следовало бы поступить так же, но жаль стало: как производитель он неоценим. Я оставил его, comme qui dirait <так сказать>, для усиления департамента: как оставляют старых опытных чиновников. Пятнадцать молодых свиней, подобно матери своей, поросились по два раза и принесли... триста поросят! Из них я съел тридцать пять боровков. К 1873 году числилось: пятнадцать свиней приплода 1870 года и тринадцать - приплода 1871 года и четыре борова (старого борова зарезали) - все это было пущено на племя. Сверх того, на скотном дворе бегало двести тридцать свинок и тридцать пять боровков. В 1873 году результат получен неслыханный: двадцать восемь свиней принесли... шестьсот поросят! Из них продано и зарезано: двадцать свиней и двести поросят. К 1874 году числилось налицо: четыреста поросят и, сверх того, двести тридцать восемь свиней и тридцать один боров, которые все пущены на племя.

Что будет в 1874 году - не знаю!

- Душа моя! - испугался я, - но ведь таким образом можно весь шар земной покрыть свиньями!

- И можно бы, если б этому не препятствовал нож и человеческая плотоядность! Но представь себе этот результат в применении к народному хозяйству! Представь себе его, как одно из многочисленных административных средств, находящихся в моих руках... Какой могущественный рычаг!

Он умолк, но лицо его говорило красноречивее слов. Все оно сияло мягким, благожелательным сиянием, все было озарено мыслью: это по части свиней, затем пойдут коровы, овцы, лошади, куры, гуси, утки! Я, с своей стороны, тоже молчал, потому что мною всецело овладела мысль: сколько-то будет свиней у Быстрицына в 1900 году? С каким свиным багажом он закончит девятнадцатое и вступит в двадцатое столетие нашей эры?

- И какой навоз! - продолжал он вдохновенно, - почти солдатский! Ведь это осуществление той мечты, которая не дает спать истинному хозяину!

- Итак, ты начнешь свою деятельность в Паскудске с разведения свиней?

- Желал бы; но, к сожалению, должен сознаться, что это мера слишком радикальная. Ca prete trop au calembour <это слишком напрашивается на каламбур>. Поэтому я начну с племенных быков. На первый раз я брошу в обращение по одному на каждую волость: это немного, но ты увидишь, какие они наделают чудеса! Да, мой друг! Мир экономический - это мир чудес по преимуществу. Пусти в народное обращение какого-нибудь симментальского быка - и через десять лет ты не узнаешь местности. Природа, люди - все будет другое. На место болот - цветущие луга, на место обнаженных полей - обильные пажити...

- Изумительно!

- Говорю тебе: это целый мир волшебств!

- Но на чьи же деньги приобретешь ты симментальских быков?

- Га! Это уж они сами! Мой долг подать совет и наблюсти, чтоб он был выполнен, а деньги - это они сами.

- Разумеется! Твой долг - указать, их долг - исполнить!

- Добровольно, mon cher, добровольно! Моя система не требует принуждений! Я являюсь на сход лично и объясняю...

- Ты! помпадур! на сходе... и лично!

- Да, душа моя, лично! Я забываю все это мишурное величие и на время представляю себе, что я простой, добрый деревенский староста... Итак, я являюсь на сход и объясняю. Затем, ежели я вижу, что меня недостаточно поняли, я поручаю продолжать дело разъяснения исправнику. И вот, когда исправник объяснит окончательно - тогда, по его указанию, составляется приговор и прикладываются печати... И новая хозяйственная эра началась!

- Прелесть! Мне остается удивляться только одному: как это до сих пор тебя проглядели! Как дозволили тебе хоть одну лишнюю минуту прозябать в Чухломе!

В ответ на это Быстрицын усмехнулся и посмотрел на меня так мило и так любовно, что я не удержался и обнял его. Обнявшись, мы долго ходили по комнатам моей квартиры и все мечтали. Мечтали о всеобщем возрождении, о золотом веке (137), о "курице в супе" Генриха IV, и, кажется, дошли даже до того, что по секрету шепнули друг другу фразу: a chacun selon ses besoins (138).

- А начальство? развивал ли ты перед ним свои мысли? - спросил я, когда мы вдоволь намечтались.

- В восхищении!

- Ну и слава богу!

***

Словом сказать, я так приятно провел время, как будто присутствовал на первом представлении "La Belle Helene" (139). Согласитесь, что для первой недели великого поста это очень и очень недурно!

Но друг мой, Глумов (140), сумел-таки разрушить мое очарование.

***

По обыкновению, он вошел ко мне мрачный. Мимоходом пожал мне руку, бросил на стол картуз, уселся на диван и угрюмо закурил папиросу.