Помпадуры и помпадурши

Хорошо. Только, слышу я, говорит он ей: вы тоже, голубушка, можете сесть... это Катьке-то! Хорошо. Только я, знаете, смотрю на него, да и Катька тоже смотрит: не помстилось ли ему! Ничуть не бывало! Сидит себе да бородку пощипывает: "Садитесь, говорит, садитесь!" Это Катьке-то!

- Как вы оправдаете такой поступок? - сурово произносит предводитель.

- Позвольте, господа, заявить-мне здесь жалобу от имени доброй, больной жены моей! - начинает пятый.

Одним словом, жалобам и протестам не предвидится конца. Посредники пыхтят и делают презрительные мины, но внутренне обливаются слезами.

Изредка Праведный пустит шип по-змеиному: "Поджигатели!" - и посмотрит не то на окошко, не то на экзаменуемого посредника; от шипа этого виноватого покоробит, как бересту на огне, но привязаться он не может, потому что Праведный сейчас и в кусты; "Это я так, на окошко вот посмотрел, так вспомнилось!" И опять обольется сердце посредника кровью. Словом сказать, такое положение - хоть не кажи морды!

- И на что мы сюда притащились! - толкуют между собой "плаксы".

- Всех на одну осину повесить - и баста! - цыркает во все горло проходящий мимо Гремикин и нечаянно задевает одного из плакс локтем.

В эту минуту голос Платона Иваныча покрывает общий шум.

- Господа! - говорит он, - баллотируется предложение об исключении господина Курилкина из собрания! Не угодно ли брать шары?

Курилкин обращается к прокурору и просит разъяснить закон; прокурор встает и разъясняет. Происходит общая суматоха; "крепкоголовые" не верят, "стригуны" презрительно улыбаются; "плаксы" временно торжествуют.

Козелков следит из своего кабинета за этою суматохой и весело потирает руки.

- А ведь я ловко-таки продернул их! - говорит он правителю канцелярии.

- Я, вашество, докладывал-с...

- Да; это вы хорошо делаете, что излагаете передо мной ваши мысли, но, конечно, я бы и сам...

Одним словом, так развеселился наш Дмитрий Павлыч, что даже похорошел.

Он видел, что надобность искать броду уже миновалась, и потому не избегал даже Гремикина; напротив того, заигрывал с ним и потом уверял всех и каждого, что "если с ним (Гремикиным) хорошенько сойтись, то он совсем даже и не страшен, а просто добрый малый".

Мало того, он почувствовал потребность выкинуть какую-нибудь штуку. Это бывает. Когда человека начинает со всех сторон одолевать счастье, когда у него на лопатках словно крылья какие-то вырастают, которые так и взмывают, так и взмывают его на воздух, то в сердце у него все-таки нечто сосет и зудит, точно вот так и говорит: "Да сооруди же, братец, ты такое дело разлюбезное, чтобы такой-то сударь Иваныч не усидел, не устоял!" И до тех пор не успокоится бедное сердце, покуда действительно не исполнит человек всего своего предела.

Козелкову давно уж не нравился Платон Иваныч. Не то чтобы они не сходились между собой в воззрениях - воззрений ни у того, ни у другого никаких ни на что не было - но Дмитрию Павлычу почему-то постоянно казалось, что Платон Иваныч словно грубит ему. Козелкову, собственно, хотелось чего? - ему хотелось, чтоб Платон Иваныч был ему другом, чтобы Платон Иваныч его уважал и объяснялся перед ним в любви, чтобы Платон Иваныч приезжал к нему советоваться: "Вот, вашество, в какое я затруднение поставлен", - а вместо того Платон Иваныч смотрел сурово и постоянно, ни к селу ни к городу упоминал о каких-то "фофанах". Каждое из этих упоминовений растопленным оловом капало на сердце Козелкова, и, несмотря на врожденное его расположение к веселости, дело доходило иногда до того, что он готов был растерзать своего врага. Конечно, растерзать он не растерзал, но зло-таки порядочно укоренилось в нем и ждало только удобного случая, чтоб устроить свое маленькое дельце.

Настоящая минута казалась благоприятною. Опасения миновались, затруднений не предвиделось, и Козелков мог дерзать без риска. До срока уж оставалось только два дня; завтра должны состояться уездные выборы, на послезавтра назначалось самое настоящее, генеральное сражение (65).

Козелков имел по этому случаю совещание.

- Платошка этот... претит! - сказал он и впился глазами в правителя канцелярии.

- Человек необрезанный-с.

- Я, знаете, думаю даже, что он много общим интересам вредит!

- Уж на что же, вашество, хуже-с!

- Потому что возьмите хоть меня! Я человек расположенный! я прямо говорю: я - человек расположенный! но за всем тем... когда я имею дело с этим грубияном... я не знаю... я не могу!

- А вы, вашество, сюрприз им сделайте-с!

- Ну да, я об этом и подумываю!

- Вы, вашество, вот что-с: завтра, как уездные-то выборы кончатся, вы вечером на балу и подойдите к ним, да так при всех и скажите-с:

"Благодарю, мол, вас, Платон Иваныч, что вы согласно с моими видами в этом важном деле действовали". Господа дворяне на это пойдут-с.

- А что вы думаете! в самом деле!

- Это верно-с. Они на этот счет просты-с.