Помпадуры и помпадурши

- Отчего же... я с удовольствием!

- Катай, Анпетов!

- Ах, mon ami, какие у тебя выражения!

- Ну, уж, Татьяна Михайловна, не взыщи! каков есть, таков и есть! Что правда, то правда!

Анпетов вышел к середине стола и произнес:

- Почтеннейшие госпожи и милостивые господа!

Если солнцу восходящу всякая тварь радуется и всякая птица трепещет от живительного луча его, то значит, что в самой природе всеблагой промысел установил такой закон, или, лучше сказать, предопределение, в силу которого тварь обязывается о восходящем луче радоваться и трепетать, а о заходящем - печалиться и недоумевать.

Здесь вижу я, благородные слушательницы и почтеннейшие слушатели, собрание гостей именитых, в целом крае славных, и между ними некоего, который именно тот восходящий солнца луч прообразует, о коем сказано. Он еще млад, но умудрен знаниями; глава его не убелена сединами, но ум обогащен наукой. Не дерзостный и не гордостный, но благостный и душеприятный пришел ты к нам! дерзнем ли же мы пренебречь тем законом, который сама природа всещедрая вложила в сердца наши? Дерзнем ли печалиться и недоумевать в такие минуты, когда надлежит трепетать и радоваться?

Нет, не дерзнем, но воскликнем убо: за здравие и долгоденствие его вашества Дмитрия Павловича Козелкова! Ура!

- Благодарю вас! - отвечал Митенька и, обратившись к дамам, прибавил; - Mais il a le don de la parole! <Но у него дар слова!> - Приходи ужо! водки дам! - сказал хозяин.

Наконец обед кончился. Провожая свою даму в гостиную, Митенька дерзнул даже пожать ей локоть, и хотя ему не ответили тем же, однако же и мины неприятной не сделали. Митеньку это ободрило.

- Так судьба наших спектаклей в ваших руках? - сказал он.

- Да; я постараюсь... если Платон Иваныч позволит...

- О, мы нападем на него всем обществом! Но вы представьте себе, как это будет приятно! Можно будет видеться... говорить!

Предводительша легонько вздохнула.

- Репетиции... трепетное мерцание лампы... - начал было фантазировать Митенька.

- Вашество! милости просим в кабинет! господа! милости просим! - приглашал гостеприимный хозяин.

Митенька должен был покориться печальной необходимости; но он утешался дорогой, что первый толчок соединению общества уже дан и что, кажется, дело это, с божьею помощью, должно пойти на лад.

Был уж девятый час вечера, когда Митенька возвращался от предводителя домой. Дрожки его поравнялись с ярко освещенным домом, сквозь окна которого Митенька усмотрел Штановского, Валяй-Бурляя и Мерзопупиоса, резавшихся в преферанс. На столике у стены была поставлена закуска и водка. По комнате шныряли дети. Какая-то дама оливкового цвета сидела около Мерзопупиоса и заглядывала в его карты.

- Чей это дом? - спросил Митенька кучера.

- Советника Мерзаковского!

"Га! помирились-таки! - подумал Митенька, - ну, и здесь, с божьею помощью, дело, кажется, пойдет на лад!"

Возвратившись домой, Митенька долгое время мечтал.

"Кажется, что дело не дурно устраивается, - думал он, - кажется, что уж я успел дать ему некоторое направление!"

Он подошел к зеркалу, поставил на стол две свечи и посмотрелся - ничего, хорош!

- Что ж это они всегда смеялись, когда на меня глядели? - произнес (он), - что они смешного во мне находили?

Митенька решил, что это было не что иное, как пошлое школьничество, и пожелал отдохнуть от трудового дня.

- Что же, когда Дюсе деньги-то посылать будете? - спросил старик-камердинер Гаврило, снимая с него сапоги.

Митенька молчал и притворился погруженным в глубокие соображения.

- Ведь Дюса-то Никиту-маркела перед отъездом ко мне присылал. "Ты смотри, говорит, как у барина первые деньги будут, так беспременно чтобы к нам посылал!"

Митенька все молчал.

- Что же вы молчите! нешто я у Дюса-то ел!

- Молчать, скотина!

- Как я могу молчать? Я дело завсегда говорить должен!

- Цыц, каналья!

Митенька лег спать и видел во сне Дюссо и хорошенькую предводительшу.

"НА ЗАРЕ ТЫ ЕЕ НЕ БУДИ"

К несчастию для Митеньки, в Семиозерске случились выборы - и он совсем растерялся. Уж и без того Козелков заметил, что предводитель, для приобретения популярности, стал грубить ему более обыкновенного, а тут пошли по городу какие-то шушуканья, стали наезжать из уездов и из столиц старые и молодые помещики; в квартире известного либерала, Коли Собачкина (47), начались таинственные совещания; даже самые, что называется, "сивые" - и те собирались по вечерам в клубе и об чем-то беспорядочно толковали... Дмитрий Павлыч смотрит из окна своего дома на квартиру Собачкина и, видя, как к крыльцу ее беспрерывно подъезжает цвет российского либерализма (48), негодует и волнуется.

- И за что они мне не доверяют! за что они мне не доверяют! - восклицает он, обращаясь к правителю канцелярии, стоящему поодаль с портфелью под мышкой.

- Чувств, вашество, нет-с...

- Если им либеральных идей хочется, то надеюсь...

- Уж чего же, вашество, больше!

- Потому что хотя я и служу... однако не вижу, что же тут... предосудительного?

И Дмитрий Павлыч, с грустью в сердце, удаляется к себе в кабинет подписывать бумаги.