Помор

Кто-то сдуру вскинул трофейную винтовку, и помор выстрелил, не думая, — «кольт» будто сам по себе прыгнул в руку. Невольник, роняя оружие, упал и сам. Только теперь, содрогнувшись, толпа узнала стрелка.

— Тео! — зашумели рудокопы. — Это Теодор!

— Где Савва? Не видали?

— Уехали они! — вразнобой ответили недавние узники. — Савва, китаец и У-Йот!

— И вы не ждите. Собирайте оружие, запасайтесь водой и седлайте коней, — спокойно проговорил Чуга и гаркнул: — Свободны!

Люди просто взорвались ликованием, они орали и прыгали от восторга, словно лишь теперь осознали произошедшее.

Вскинув руку на прощание, помор вскочил на коня. Застоявшиеся морганы радостно фыркали, нетерпеливо пускаясь в галоп. Фёдор и сам не выдержал — издал дикий техасский клич на всю пустыню. Свобода! Свобода, мать твою!

Глава 20 ДУХ ПУСТЫНИ

Разгорячённый, Чуга скакал в ночи, упиваясь волей, как изысканной утехой, слаще которой нет и быть не может. Он дышал полной грудью, вбирая в себя запахи полыни и можжевельника и ещё чего-то трудноуловимого, но волнующего и тревожного. Духа пустыни, быть может?

Куда меньше великой Сахары, Чихуахуа оставалась такой же жестокой и нетерпимой к человеческим ошибкам, как безрадостная обитель туарегов, — путник, не знающий, где ему найти воду, обречён на погибель от жажды. Апачи, исходившие Чихуахуа вдоль и поперёк, знали на ней каждую впадинку, каждое углубление-тинахас в скалах, где дожди оставляют животворную влагу. Бледнолицые повторяли за индейцами пройденный материал…

Луна выбелила пески, и следы, оставленные Саввой, Ваном и Уве-Йоргеном, читались легко — широкая дорожка, рябая от ямок, оставленных копытами, уходила на север.

Малость успокоившись, Фёдор стал внимательней поглядывать по сторонам — былая настороженность возвращалась к нему. В пустыне вертухаев нет, тут ты сам себя охранять должон, более некому…

Оглянувшись, помор увидел далеко на горизонте оранжевое зарево. Не удержался, поди, народ, запалил-таки Гонтово хозяйство. Да и чёрт с ним…

Господи, тишина-то какая… Нигде, наверное, такой нету. В лесу деревья шумят, на море волны перекатываются, а над ночной пустыней зависает полнейшее молчание. Слыхать, как воронок дышит, как песчинки перекатываются по склону бархана.

Покусав губу, Чуга соображал. Ежели Гонта не завалило, и невольники до него не добрались, ежели эта сволочь опять извернётся, то можно ждать погони. Возьмёт да тех же руралов[169] науськает. Денежки, они здорово рвение подстёгивают…

— Вот тебе и весь сказ… — пробормотал Фёдор, понукая гнедка.

Пылающие скалы обозначились впереди, и помор, оставаясь в тени, издал негромкий позывной свист. Ни звука в ответ.

Тогда Чуга засвистел «Камаринскую». Прошуршал песок, и тихий голос Коломина произнёс:

— Федя? Ты?

— Я, я… — ответил помор, испытывая громадное облегчение. Не разминулись-таки!

Завидя тень человека, Чуга направил коня в неширокую расселину. Савва Кузьмич пошагал впереди, радостно балаболя:

— А мы пять лошадей увели у Рамоса! Да-а! Самых что ни на есть. И воды набрали, и лепёшек кучу, и мясца вяленого. Ага… Китаёза поёт всё, а немчура хихикает, не переставая. Радуется! А ты как? Нашёл Гонта?

— Увы! — вздохнул Фёдор. — То ли утёк, то ли прибило его…

Выехав на свет небольшого костерка, он спешился. Кони, привязанные неподалёку, приветствовали собратьев тихим ржанием.

— Ох ты и породистых увёл! — восхитился Коломин. — Стати-то какие! А сам-то… Ну барин!

— А то! Привет, Ван. Здоров, У-Йот.

Бывшие невольники закивали, радостно приветствуя своего освободителя.

— Рано радуетесь, — улыбнулся Чуга. — Передохнули? Тогда огонь забросайте, и едем. Днём тут особо не покатаешься, а ночью самое то.

Он ещё не договорил, а Ван с Уве-Йоргеном уже закидывали костёр песком.

— Думаешь, погоню пошлют? — обеспокоился Савва.

— Да кто ж его знает… Ты говорил, дальше Тотемные холмы будут?

— Они самые.

— Воды набрали?

— Ага!

— Покажь, где тут, а то у меня фляг полно, да все пустые.

— Это мы мигом…

Времени минуло совсем ничего, а вся компания уж села на коней и тронулась в путь.

Два часа до рассвета пролетели словно пара минут. Усталость навалилась, придавила, потянула прилечь — безумный день и бессонная ночь сказались-таки. Пустыня вынуждала сменить обычай — спать следовало днём, в самую жару, а ехать ночью. Чугу, правда, беспокоила возможность преследования, но ведь и те, кто соберётся их догонять, со всей прыти не поскачут — солнце не позволит.

Так успокаивал себя Фёдор, проезжая в короткой, но желанной тени, отбрасываемой грядою источенных ветром скал, выпиравших из осыпей, как стены полуразрушенной крепости на валу.

Чуга ехал немного позади Коломина, уступая тому место вождя — в пустыне помор был новичком. Китаец с немцем плелись сзади, клюя носом и сильно раскачиваясь — спали прямо в сёдлах.

Савва свернул в узкий каньон, чьё дно было устлано песком и завалено глыбами камня. Осторожно шагая, лошади пробирались по ущелью, от крутых стен которого наплывал жар. На узкой тропинке не было свежих следов, кроме отпечатков копыт барана-толсторога.