Помни меня

— Улыбнитесь мне, Мэри. Вы красивая женщина, когда на вашем лице нет этого страдальческого выражения. Не нужно торопиться с ответом. В Лондоне трудно жить, если у вас нет друга.

Потом, к великому облегчению Мэри, Босвелл сменил тему и рассказал о своем предстоящем отпуске, который он собирался провести в Корнуолле.

Уже одного упоминания о Корнуолле было достаточно, чтобы вызвать у Мэри яркие воспоминания о доме. Прошло уже семь лет с тех пор, как она села на корабль, идущий в Плимут, и в ее памяти всплыли слова Долли: «Ты можешь объехать весь мир, но нигде не найдешь такого красивого места, как Фоуэй».

Мэри побывала во многих странах, и это была правда: она нигде не видела таких красивых мест. Закрыв глаза, Мэри увидела море, поблескивающее под летним солнцем, и услышала запах водорослей и крики чаек.

— Я никогда не была в Труро, Фэлмаусе и на границе графства, — сказала она, когда Босвелл упомянул, что собирается посетить эти места.

— Да что вы! — воскликнул он удивленно. — Правда?

— Вы поймете почему, когда съездите туда, — сказала она и улыбнулась, потому что, несмотря на его возраст, у него было прямо мальчишеское жизнелюбие. — Возможно, они не так далеко от Фоуэя, если считать в милях, но дороги плохие, немногим лучше проселочных.

— В Труро были беспорядки, — вздохнул Босвелл. — Пришлось вызвать армию, чтобы подавить их. Но впрочем, с тех пор как вы уехали, беспорядки вспыхивают повсюду. На Англию оказала влияние Французская революция, и сейчас в стране, как я подозреваю, слишком много недовольных.

Мэри знала, что Босвелл читает массу газет. Одной из причин, по которой она так любила его визиты, была возможность поговорить о том, что происходит за тюремными стенами. Хотя ее четверо друзей всегда находились рядом с ней, их разговоры казались Мэри очень ограниченными. Она устала обсуждать их побег и общих знакомых из Нового Южного Уэльса, и ей было еще менее интересно говорить о заключенных Ньюгейта.

— Как бы я хотела уметь читать, — сказала Мэри с сожалением. — Я совершенно не разбираюсь в том, что происходит в мире.

Босвелл снова накрыл ее руку своей.

— Мэри, если вы захотите, то научитесь читать. Но не говорите, что вы невежественны, потому что в вас больше ума и мудрости, чем у многих людей, которых я знаю и которые считают себя умными.

Потом он встал.

— Я уже должен идти. Постарайтесь не беспокоиться и знайте, что, путешествуя по Корнуоллу, я буду думать о вас.

Босвелл поцеловал ее в щеку.

— Носите это платье, Мэри, пусть оно напомнит вам те дни, когда ваша юность еще не превратилась в кошмар.

И Босвелл был прав: это платье действительно напомнило Мэри о многом. Мэри вспомнила, как была юной девушкой, как бегала в Плимуте на свидания к Томасу Кугану, как он ловил ее в свои распростертые объятья и кружил и как у нее кружилась голова от его поцелуев.

В Ньюгейте не было зеркал, но взгляды мужчин говорили Мэри, что в этом платье она не такая ободранная и некрасивая, как она думала. Это помогло ей воспрянуть духом, она ловила себя на том, что все больше думает о свободе и иногда с отчаянием говорит себе, что свобода никогда не придет.

Глава девятнадцатая

— Что вас беспокоит, Мэри? — спросил Босвелл, потянувшись через стол в тюремной комнате для посещений. — Вы сегодня мне ни слова не сказали.

Мэри просидела в тюрьме уже семь месяцев. Был студеный февральский день. Она надела мужское пальто, одно из тех двух, которое принесли для Джеймса Мартина его поклонницы. На ней были толстые шерстяные носки и варежки, но она все равно так замерзла, что просто умирала от холода. Но Мэри была мрачной не только от холода, а еще и потому, что снова пала духом.

— Нас вообще когда-нибудь помилуют? — спросила она тихим голосом. — Если этого не произойдет, скажите мне сейчас, Боззи. Я уже не могу больше ждать.

Каждый раз, приходя в тюрьму, Босвелл рассказывал ей, как он занят ее делом и делами ее друзей. Он сказал, что надоедает всем, давит на Генри Дундаса и всех своих знакомых влиятельных людей. Но месяцы медленно тянулись, и Мэри невольно начала подозревать, что обещания Босвелла оказались пустыми.

— Прошло уже семь лет с тех пор, как вас арестовали, — сказал мягко Босвелл. — Вы вытерпели это с такой стойкостью. Вы наверняка сможете потерпеть еще совсем чуть-чуть. Или вы потеряли веру в меня?

Мэри не хотела признать, что так оно и есть, потому что отлично отдавала себе отчет в том, что слишком мало знала о мире за стенами тюрьмы, о юристах, судьях и секретарях внутренних дел. Босвелл имел привычку разговаривать с ней как с равной, рассказывал ей о знаменитостях, с которыми встречался, вечеринках, в которых принимал участие, о театрах и о концертах, предполагая, что она знает, о чем или о ком он говорит. Но откуда она могла знать? Мэри была неграмотной деревенской девушкой. Единственным подобием концерта, которое она видела, был марширующий оркестр в Плимуте. Ни разу в жизни она не садилась за стол, сервированный серебряными приборами и хрустальными бокалами.