– А почему? Может, кощунством это считаешь? Но ты сам начал с того, что мужчины никогда взрослыми не становятся. Для Гоши твоего это просто игра такая.
Константин Сергеевич отвернулся.
– Во-первых, он не мой, – буркнул глухо. – А впрочем, ты, наверное, права… Мой! Раньше был моим учеником, а теперь считает, что именно я – виновник всех бед в его жизни, и тюрьмы, и всего вообще. Как-то раз по пьянке даже убить грозился.
– Погоди, погоди, – испугалась Нина. – Как это – убить? За что?!
– Знал бы – сказал! – Дед по-прежнему не смотрел на нее, но голос его звучал уже веселее: – Зря я разболтался. Не принимай близко к сердцу. Это еще в прошлом году было, когда Гоша только вернулся. Орал, как будто его режут самого: «Убью, зарежу!» Потом-то, памятником ставши, вроде бы поуспокоился. Теперь у него другие проблемы: серебряночки запас иметь, чтоб обновлять свой внешний вид, героическое выражение на физиономии держать перманентно. Ну и о чем еще памятники должны заботиться?
– Не знаю, – пожала плечами Нина и вдруг шагнула к деду, обхватила его, прижалась лицом к сутулым лопаткам: – Слушай, милый дедушка Константин Сергеич, сделай божескую милость, не пугай меня, ладно? Я уже и без того сегодня напуганная. И еще помни: ты у меня один-разъединый близкий человек. И хоть мне, конечно, очень нравится твой домик в яблоневом саду, я совершенно не спешу вступить в права наследства. Ты уж лучше побереги себя от всех и всяческих памятников, ладно? Из-за бабулиных причуд мы с тобой полжизни, считай, чужими людьми были, так уж давай хоть теперь подольше побудем родственниками.
– Кстати! – оживился дед и вывернулся из ее объятий. – Ты знаешь, я тут из Швейцарии буквально на днях получил потрясающее письмо. Куда я его… – Он обеспокоенно зашлепал ладонями по столу, разворошил бумаги. – Не знаю даже, рассказывал я тебе о своем дядюшке, брате отца, который через Одессу в двадцатом году… А, зараза, письмо лежит в той комнате, где Лапка спит!
– Нет! – взмахнула руками Нина. – Утром покажешь! Если еще и Лапка проснется, я просто рухну. Вдобавок я только сейчас вспомнила, что с утра… со вчерашнего утра и не ела ничего! Пообедать забыла, а у Инки чуть-чуть пивнула чаю, думала, поужинаю дома, но там тоже было как-то не до того, сам понимаешь. – Она почему-то стыдливо хихикнула. – Давай поедим чего-нибудь, а?
– Ах я старый бобыль! – Дед ринулся на кухню. – Сам-то после шести ничего не ем, ну и… Извини, извини, Ниночка. Вот сыр отличный, масло настоящее, не магазинное. Хлеб из местной пекарни, к нам даже из Чкаловска любители приезжают. – Он вдруг широко зевнул. – Ох, извини. Хорош же я!
– Нет, это я хороша! – Нина побежала следом и удержала его руки, суетливо опустошающие холодильник. – Иди-ка ты спи. Все, ты свою норму на сегодня выработал, как я погляжу. Иди, иди! А я сама перекушу, а потом тоже лягу.
Константин Сергеевич улыбнулся с видимым облегчением:
– Ну давай хозяйничай. А утром можно будет подольше поспать: у меня завтра уроки только во вторую смену. Спокойной ночи. – Неожиданно для Нины он крепко обнял ее, прижал ко лбу усы: – Я тебя тоже люблю… одну-разъединую!
Дед удалился в свою боковушку, а Нина еще долго стояла на кухне, сгорбившись и прижимая кулаки к глазам.
Слезливая она какая-то стала, ну прямо старушка. Что характерно, трясясь от страха на Игоревом балконе, ни слезы не уронила, а у деда вся пошла вразнос. Надо успокоиться самым приятным и доступным способом: углеводов глотнуть. Элементарно – покушать.
Нина скользнула ладонями по животу и защемила пальцами предательскую складочку на талии. Да… не эталонная фигура! При такой фигуре, конечно, успокаиваться с помощью углеводов, а проще говоря, мучного, – смерти подобно. Ну и ладно, однова живем! С понедельника начнем худеть, а сейчас жизненно важно поесть этого самого мучного, а именно – оладий.
До чего вдруг захотелось оладий! Она обшарила нехитрые дедовы припасы, вытащила на свет божий муку, яйца, соду, соль и сахар, поставила разогреваться сковородку с маслом, а сама тем временем намешала пузырящуюся болтушку. Нет, жидковато получилось, надо еще муки.
Оладьи – стряпня простейшая, а быстро, а вкусно! Не прошло и нескольких минут, и на блюде уже скворчали и курились горячим паром пять пухлых лепешек. Не треснуть бы, однако…