Полуночное танго

Близится наш шопеновский концерт, которого я жду с нетерпением и очень боюсь. Хочу сыграть с Мишей «Ларгетто» из фа-минорного концерта. Вторую партию, разумеется. Миша играет «Ларгетто» изумительно, хотя быстрее, чем мы привыкли. Но я считаю, что каждое новое поколение имеет право на свою собственную трактовку. А в воздухе, Татуша, крепко пахнет весной».

…Из степи вдруг налетел теплый влажный ветер, нагнал какие-то необыкновенные, точно из сказки, синие тучи, которые разразились веселым дождем. Он растопил грязные снега, украсил искрящимися в лучах солнца каплями почки на кустах и деревьях. Скворцы загомонили возле обживаемых скворечников, поблескивая воронеными, в белую крапинку грудками.

Оля сунула ноги в высокие резиновые сапоги, так кстати подаренные ей в день рождения бабой Галей, накинула старенький плащ с подстежкой. В этом плаще, тоже весной, она ездила с Ильей в Клин, в дом Чайковского. Теперь он едва прикрывал коленки.

«То ли я выросла с тех пор, то ли плащ сел от стирки», — думала Оля, шлепая по лужам на почту. Солнце светило в глаза, ласкало лоб, щеки, волосы. Всю ее охватило предчувствие счастья.

Ее вернул на землю настойчивый автомобильный сигнал. Рубиновый «жигуль» словно плыл по улице, направо и налево от него расходились голубые волны. За рулем восседал Валерка и, откинув назад голову, сигналил кому-то. Рядом с ним улыбалась белокурая Светлана.

— Ишь, чертяка, разгорланился, — беззлобно заметил сидевший на скамейке возле забора дед в стеганке и валенках с галошами. — Видишь, девушка, — обратился дед к Оле, — он же твоего внимания требует — так глазюками по тебе и стреляет.

Валерка остановил машину прямо напротив Оли, обошел вокруг, бороздя короткими резиновыми сапогами бескрайнюю лужу, достал из багажника канистру и стал не спеша лить в бак горючее.

— Надо же, где бензин весь вышел, — удивлялся дед. — А если б вот так на переезде, да под носом у поезда? Гляди-ка, через край льет. Эй, парень, тебе что, бензин даром достается?

Валерка даже не удостоил деда взглядом. Он продолжал лить в горлышко бака, придерживая канистру в левой руке, а правую нарочито небрежно засунул в карман своей сине-красной нейлоновой куртки.

Оля чувствовала, что он искоса за ней наблюдает, и она не знала, что делать под этим пронизывающим ее взглядом, ей было неловко перед дедом, явно что-то заподозрившим; она стояла, словно зачарованная, не в силах двинуться с места.

Наконец канистра опустела. Валерка швырнул ее в багажник, долго и обстоятельно вытирал руки белой тряпкой. Сев в машину, так лихо рванул с места, что пышная, повязанная красным шарфом головка Светланы качнулась точно мак на стебле. Когда вода в луже устоялась, Оля увидела на ее поверхности изломанные радужные круги и полоски, яркостью своих цветов бросавшие вызов весеннему небу.

— Ишь, подлый, напакостил, — ворчал дед. — Теперича, покуда вся вода не высохнет, будет машинами вонять.

* * *

В саду уже начали просыхать дорожки, и баба Галя разложила под кроватями семенную картошку.

— Пускай росты пустит, — сказала она. — Кажись, весна нынче ранняя. Через неделю, глядишь, и посадим. А там протряхнет — и сад отроем. Делов-то, делов!..

Петр Дмитриевич появлялся теперь только к ужину, а то и позже. Повесив пиджак в шкаф, с фырканьем мыл лицо и шею под рукомойником с теплой водой, брызгая на чистый крашеный пол.

— Что это ты, как кот, намываешься? Тоже весну почуял? — спрашивала баба Галя, глядя на него с подозрением.

— «Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое!» — кричал Петр, растирая лицо и шею полотенцем. Потом шумно усаживался за стол и спрашивал у Оли: — Ну, как твоя директорша поживает? Пышная телка, ничего не скажешь. Замуж не выскочила? Ты бы ей мужа, что ли, подыскала. Враз от тебя отцепится.

Он рассмеялся.

— Да она после Яшки Фомичева никак не опомнится, — подхватила баба Галя. — Говорят, у нее все тело от синяков черное было.

— Да, было такое дело. Но, гляжу, ей колотушки только на пользу пошли. В девках щуплая ходила, как цыпленок, а теперь такие маяки отрастила — всем судам ориентир.

Петр руками изображал над столом бюст зловредной Инессы.

— Ладно тебе охальничать. — Оля видела, как баба Галя закрыла рот концом своего белого платка, пряча улыбку. — Ешь, покуда не простыла картошка.

* * *

На сцене хозяйничало солнце.

Оля расчесывала перед зеркалом так и не покорившиеся бигуди волосы, когда к ней подошла ее студентка Тамара Гарибьян.

— Ольга Александровна, я не смогу участвовать в концерте. Я…

— Руку, что ли, переиграла?

Тамара замотала головой.

— Тогда в чем дело?

— У меня не получается ничего. Звук плохой, из зала не услышат…

Оля догадалась, что могло произойти, обняла Тамару.

— Ты замечательно играешь мазурки, слышишь? Далеко не каждому пианисту дано так точно схватить шопеновское настроение, дыхание. И звук у тебя насыщенный и в то же время прозрачный — настоящий шопеновский звук. Уж поверь мне, бывалому меломану.

— Почему же тогда Инесса Александровна сказала, чтобы я… не позорилась?