Полуночное танго

Я бесконечно рада твоему последнему посланию — оно оказалось так кстати. Я тебе уже писала о Валерке, ты в общих чертах представляешь, какие у нас с ним отношения. Вчера он затащил меня к себе на встречу Нового года, где я оказалась среди людей, поглощенных погоней за материальными благами. Не скажу, чтоб сей сорт был для меня нов, но, Боже мой, как же они мне чужды. И в то же время так их жаль, хотя один из этих людей, некто Аркадий, подвозивший меня домой (Валерка набрался до чертиков), изрек на прощание со снисходительной грустью: «Мадам не на то растрачивает молодую жизнь. Мне искренне вас жаль».

Но дело не в них. Дело в том, что Валерка, как мне кажется, натура одаренная, тонко чувствующая, но слишком зависящая от среды таких вот аркадиев. Я бы, конечно, могла их всех разогнать, но для этого… Сама понимаешь, что нужно для этого. Как, как мне помочь ему вырваться из болота? Танюша, поверь, я в таком отчаянии, что ничем не могу ему помочь!

На каникулы не приеду — домой не тянет, а так… Никому я в Москве не нужна. Но, как говорится, что посеешь… Я тут, в глуши и тиши, пытаюсь анализировать некоторые свои скоропалительные поступки в прошлом, так сказать, глянуть на них в ретроспекции, и все больше и больше прихожу к выводу, что далеко не всегда была на высоте…»

* * *

Миша пришел на занятия подавленный. «Наверное, опять дома нелады», — решила Оля. Пока он отогревал у печки руки, в класс дважды заглядывала зловредная Инесса, каждый раз как бы нехотя прикрывая за собой дверь. Наконец Миша сел за рояль и вопрошающе взглянул на Олю.

— Давай, давай. Не заставляй жюри долго ждать. Тем, кто слишком долго примеряется, мне кажется, снижают баллы. Начнем с Баха.

— Ольга Александровна, я так больше не могу.

— Что случилось дома?

— И дома, и везде. И вообще я невезучий.

— Что значит — везде? А твоя пятерка на экзамене. Это что, невезение?

— Знаете… знаешь, уж лучше бы они влепили мне трояк. А то говорят, будто эту пятерку я заслужил… ну, сама понимаешь как, — едва слышно выдавил Миша.

— Ничего не поняла.

— Ну, вроде бы я по бедности плачу тебе не деньгами, а…

Оля не знала, смеяться ей или плакать от такой пошлейшей глупости. В подобных случаях она чувствовала себя беззащитной, беспомощной, а тут еще надо было и Мишу защитить — в его возрасте подобная грязь воспринимается особенно болезненно.

— Миша, наплюй на всех. Как говорит один мой знакомый, все кукольный театр — посмотрел и забыл. У нас с тобой есть четкая цель, а все остальное чепуховина. Верно? Кстати, я, кажется, догадываюсь об источнике всех этих мерзких сплетен.

— Скорей бы в Москву. Там все иначе будет.

— Ошибаешься. В Москву, впрочем, ты скоро поедешь.

— Только с тобой.

— Ты же знаешь, мне там нечего делать! — Оля точно спорила сама с собой.

Миша помолчал. Потом спросил:

— Как ты можешь жить вдали от человека, которого любишь? Себя мучаешь и его. Я много думал об этом, читал…

— И что же ты вычитал?

— Если любишь по-настоящему, о себе нужно забыть.

— Ты еще ребенок, Миша.

— Ты не умеешь любить. Ты гордячка, оттого и бессердечная.

— Ты об этом в книге вычитал?

— Нет, я сам так думаю. Если любишь, прощаешь абсолютно все. Не умом, а сердцем. Вообще-то научиться любить невозможно. С этим даром нужно родиться. И еще: любить между делом нельзя. Это — главнее всего остального.

Миша смутился и отвернулся к окну.

Оля прижалась спиной к горячей стенке, ее кожу пронзили острые буравчики жара. Но и жару не унять дрожи от Мишиных слов, волной прокатившейся по телу. Прав, тысячу раз прав этот мальчишка, который сам, наверное, еще не испытал любви. Впрочем, кто знает…

— И что мы с тобой будем делать дальше? — прервал ее раздумья голос Миши. — Честно говоря, я бы уже не смог жить без наших уроков, бесед…

— То, что и делали до сих пор. А что, собственно говоря, изменилось?

— Ты не боишься?

— Чего? Сплетен? Нет. И тебе не советую. Помню, бабушка говорила: «На каждый роток не накинешь платок». Будь выше этого.

— Мне-то что, а вот зловредная Инесса тебе яму роет.

Оле вдруг сделалось весело.

— Пусть роет. Опять же, по поговорке, сама в нее и попадет.

Миша глянул на Олю благодарно и с озорством.

— А мы ее закопаем! И памятник закажем. Я к ее похоронам разучу «Танец маленьких лебедей».

Он подскочил к роялю и стал играть по слуху.

— Эк хорошо ты, Мишка, наяриваешь! Заслушаешься. И веселое можешь, и печальное, — сказал появившийся на пороге сторож дядя Федя. — И с чего тебя наша Комендантша невзлюбила? Велела мне на время каникулов все классы замкнуть и никого без ее разрешения в училище не впускать. Даже учителей.

— Но ведь у нее нет такого права! — вырвалось у Оли.

— С начальников прав не требуют. Но вы играйте — сегодня Комендантша на именинах у крестной гуляет, навряд ли сюда зайдет. А вот уж завтра…

Дядя Федя беспомощно развел руками.

— Спасибо, дядя Федя. Оставьте ключи — я сама запру.

— Ты уж не серчай на меня, Ольга. Должность у меня такая, чтоб слушаться. Да и над тобой она начальница.

И он зашаркал по коридору подшитыми резиной валенками.