Полуночное танго

Оле вдруг все на свете стало безразлично. Пускай поговорят, посудачат. Люди любят чужие судьбы устраивать. Перед Олей было спокойное румяное лицо бабы Гали — каким покоем веет от этой крепкой здоровой старухи. Вот и ей бы, Ольге, так же деловито, без суеты, вести домашнее хозяйство, сажать по весне картошку, солить на зиму огурцы… Может, на самом деле в такой жизни больше смысла, чем в этой каждодневной нервотрепке?..

Оля вдруг уронила голову в пахнущий домашним теплом ситцевый передник бабы Гали.

— Устала я. Знали бы вы, как я устала…

Она поведала о своем разговоре с Инессой Алексеевной, о Мише Лукьянове, об опасениях насчет крыши. И о том, как ей одиноко, трудно, тоскливо. Баба Галя сидела рядом с Олей на высокой кровати и кивала головой, с интересом внимая каждому ее слову.

— Мишка твой пускай к нам приходит заниматься. Небось не разобьет пианину, — только и сказала она.

…Чай пили с медом и теплыми пышками, которые баба Галя то и дело подкладывала Оле. Петр Дмитриевич, желая ее развеселить, рассказывал детские анекдоты. А потом явился Валерка с большим букетом мокрых пушистых астр и прямо с порога швырнул Оле на колени.

— Фу, скаженный, разве ж так дарят букеты? — беззлобно проворчала баба Галя. — Небось всю клумбу у своей бабки Поли оборвал. Садись, что ли, чай пить.

— За чай спасибо, только я с непрощенным грехом за стол не сяду. — Валерка бухнулся на колени, картинно закатил глаза. — Милостиво прошу простить меня, сударыня Ольга Александровна. Истомился весь от тоски по вашему ласковому словечку. Ну, скажите же…

«Паяц, — думала Оля. — Настоящий паяц. Ими обычно становятся люди с чересчур ранимыми сердцами. Может, и мне попробовать ему подыграть?..»

Она встала, прижала к груди мокрый букет и сделала чопорный реверанс.

— Прощен, прощен, прощен!

Валерка подхватил на руки спавшего на сундуке Ибрагима и закружился в вальсе, топча мокрыми ботинками чистые крашеные половицы.

— Ну, хватит дураковать на ночь глядючи, — проворчала баба Галя. — Хочешь чаю — садись к столу, а нет — вытряхивайся за дверь и людям покой дай.

— Не будет, не будет вам покоя! Я расплескаю ваше стоячее болото.

Валерка лукаво подмигнул Оле.

— Ты лучше чаем на клеенку не плескай, — подал голос до сих пор молчавший Петр.

— А ты, Петро, не вякай. Дыши себе носом и поливай по утрам фикус. А еще за Алевтиной приглядывай, не то… — Валерка с опаской покосился на Олю. — Все, все, умолкаю в страхе перед новыми катаклизмами.

В ту ночь Оле долго не спалось. Вертелась на мягкой жаркой перине и мучилась чувством вины перед Валеркой. Кругом она виновата перед ним, кругом. И в том, что не любит его и, вероятно, никогда не полюбит. И в том, что думает прежде всего о себе. Всегда думала, потому и Илью потеряла. Валерка предан ей всей душой, Валерка готов горы ради нее свернуть, Валерка… Словом, не нужен ей Валерка. Кроме Ильи, не нужен ей никто. Глупая, несовременная, белая ворона… Теперь живи воспоминаниями о прошлом. О том, что не сбылось. А все остальное, как выражается Валерка, кукольный театр. Но можно ли прожить одними воспоминаниями?

* * *

Войдя утром в класс, Оля прежде всего подняла глаза на потолок. Ей показалось, что лепные украшения угрожающе набрякли, сдерживая воду. Кровельщиков нет и в помине. «Какой дурак в такую дождину за одну зарплату на крышу полезет? — сказала за завтраком баба Галя. — Это же не у себя над головой каплет».

Дождь упрямо сеет прозрачное просо. И Оля кутается в шаль, с надеждой вглядываясь в обложенное тучами небо, напрасно отыскивая в нем хоть маленький просвет.

Миша Лукьянов все шпарит наизусть. Талантлив, черт, и, что очень важно, работать умеет. Оля кладет ладонь на обшлаг его обтрепанной курточки.

— Когда же вы успели все это выучить? И где?

Миша нехотя возвращается к реальности.

— Вчера занимался в красном уголке механического техникума, сегодня с утра — здесь… Если вы не очень устали, сыграю вам сонату Листа.

Миша начинает играть величественное, нисходящее в таинственные глубины жизни вступление, возвещающее о жестокой борьбе темных и светлых сил.

Подняв глаза к потолку, Оля замечает большое серое пятно над роялем — с него вот-вот готова сорваться тяжелая мутная капля.

— Миша, потолок! — кричит она, хватает со стула свой плащ и набрасывает его на крышку рояля. — Я… я побежала за людьми. Вот еще шаль…

Во всем особняке ни души. Лишь в комнате под лестницей, где сидит сторож, горит свет.

— Дядя Федя, потолок в пятом классе потек! — кричит Оля, распахнув дверь. — Вы — туда, я — в горсовет.

Уже с улицы слышит шаги старика, сотрясающие деревянную лестницу.

У входа в горсовет ей преграждает путь милиционер, но она его отталкивает и бежит по длинному коридору, оставляя на плюшевой дорожке мокрые грязные следы.