Полтавское сражение. И грянул бой

— Для конвоя достаточно тебя одного. Куренного Данилу я хорошо знаю и уверен, что встретимся и разойдемся мы с ним миром. Хоть разные у нас дорожки, однако свара, а тем паче бой промеж его и моими казаченьками не нужен нам обоим. Разве я выступил в поход против него, а он против меня? Нет. А из того, что мы хотим отучить москалей совать нос на Запорожье, а он задумал намылить холку шведам-латинянам, вовсе не следует, что мы должны пускать кровь друг другу. Сечевики — вольные люди, за пределами Сечи каждый волен поступать как хочет, и никто не вправе мешать ему в этом. Запорожье — наш общий дом, все мы — браты, и москали вкупе со шведами не стоят того, чтобы из-за них мы враждовали между собой и ослабляли Сечь распрями.

— Прежде всегда было так, батько. Для истинного сечевика превыше всего Сечь и други-браты, а все остальное — дело десятое.

— Так будет и сегодня. Для рода Сулимы Сечь — мать родная, и Данило не нарушит главного ее закона, благодаря которому Сечь выживала при самых тяжких испытаниях! Что бы вокруг ни происходило, запорожцы никогда не поднимали оружия один на другого.

— Дай Господь Сулиме твой разум, батько.

— У него имеется свой, друже, и не хуже моего. Сейчас убедишься в этом...

Сулима с несколькими старшинами встретил Гордиенко невдалеке от головы своей колонны. Его широкоскулое лицо улыбалось, черные усы выделялись на едва тронутом легким загаром лице, лохматая шапка брошена на луку седла, и бритая голова с длинным, закрученным вокруг левого уха оселедцем подставлена ласковому южнорусскому мартовскому солнцу.

— День добрый, батько кошевой, — приветствовал он Константина. — Дошла до меня чутка, что ты вдрызг разнес при Царичанке москалей. От души поздравляю.

— Всего доброго и тебе, атаман. За поздравление благодарен, хотя чего удивительного, что наши славные сечевики побили клятых москалей? Разве когда бывало иначе? Но отчего привечаешь меня в седле? Джура сказал, что ты собирался устроить с моими казаченьками совместный привал. Я с собой по такому случаю даже кисет добрячего тютюна прихватил, чтобы за люлькой вести беседу. Выходит, напрасно?

— Кисет тютюна еще никому не был обузой. А люльку засмолить можно не только на привале, но и в седле. От совместного привала я действительно решил отказаться. Подумал, что ты, батько, после тяжкого боя поспешаешь в Переволочну, да и мне время дорого. А поговорить можно и без привала. Не так ли?

— Так. Что желал бы сказать или узнать от меня?

— Хотел бы посоветоваться с тобой, батько, по одному делу, на мою думку, весьма важному для Сечи. Объявила «черная» рада Москве войну, разбил ты царских солдат под Кобеляками и Царичанкой, но ведаешь ли, как сложится война между Россией и Швецией дальше? Вдруг верх в ней одержит не король Карл, а царь Петр? Царь — владыка злопамятный и суровый, припомнит своих порубанных под Кобеляками и Царичанкой солдат не только тебе, но и Сечи. А в гневе царь Петр необуздан и беспощаден.

— Волков бояться — в лес не ходить. А на суровость царя Петра Сечи начхать! Она пережила суровых королей, и суровых султанов, повидала и суровых московских царей. Ни одного из них уже нет, а Сечь была, есть и будет.

— Не сомневаюсь в том, батько, и разговор веду о другом. Допустим, победит не царь Петр, а шведский король с Мазепой, твои друзья-союзники. Тогда уже они припомнят Сечи, что часть казаченек с атаманом Сулимой выступила против них, и пожелают рассчитаться с ней за это. А король с Мазепой в лютости не уступят русскому царю. Вот и получается, что кто бы ни победил в войне — Швеция или Россия, — у нее будет причина явиться на Сечь с расправой. Неужто мы позволим подвергнуть родное для всех нас гнездо такой опасности?

— Не хотелось бы. Ты верно сказал, что судьбу Сечи, когда в войне между царем Петром и королем Карлом выявится победитель, станет решать уже он, а не рада или мы с тобой. Однако это произойдет лишь в случае, ежели мы, сечевики, заранее сообща не позаботимся, чтобы отвести от Сечи беду при любом исходе войны Швеции с Россией.

— Об этом я и хотел поговорить с тобой. Разве нельзя повернуть дело так, чтобы Сечь, как таковая, осталась вне войны царя Петра с королем Карлом, и ей не пришлось нести ответа ни за моих, ни за твоих казаченек, кто бы из них ни оказался бы битым? Мыслю, что можно. Например, если верх в войне одержит Москва, я постараюсь отвести царский гнев от Сечи тем, что представлю себя выразителем интересов истинных, родовых сечевиков, всегда державших сторону России и оставшихся верными ей сейчас. Твоих же казаченек я обрисую как приблуд, сборище удравших с Дона булавинцев и дезертиров из русской армии, пышущих злобой к царю Петру и сумевших увлечь с собой запорожскую голытьбу из вчерашних беглых посполитых. Поэтому со случайно оказавшимся на Сечи сбродом, приставшим к шведам,

— Царь Петр пусть поступает как знает, а с делами на Запорожье разберемся мы сами, верные России родовые сечевики.