Полтава

Неделю спустя Петрусь сидел на валу возле костра, поворачиваясь к огню то боком, то спиной. Поверхность вала отражала огненные языки. Вал уже несколько дней поливали водою, доставляя её из колодцев и от реки вёдрами, корытами, цибарками. Вода стекала, ров становился глубже, а вал, наоборот, делался выше от ледяной коры, — казалось, по скользкой поверхности наверх не взобраться, пусть и не пытаются враги нести свои лестницы.

В предстоящий штурм верили уже все.

Ещё в первый день, как только шведские всадники привезли пропозицию о сдаче и получили решительный отказ всего гарнизона, в лесу стали вырастать снежные валы и за ними вспыхнули костры. Правда, главные силы король повёл было вслед за конницей Ренне, но никого не настиг — помешали снега и морозы. Под Веприком он тоже задержался недолго и отправился в другом направлении. Перебежчики говорили — под Зеньков. Тамошние хлопы не пускают солдат к себе обогреться.

Кто знает Зеньков, те уверяли, что там низенький вал, а войска нет, ни казацкого, ни царского. Только мурованные купеческие погреба. Да в погребах не отсидишься. Долго ли продержатся хлопы?

По приказу рыжего есаула Петрусю пришлось вместе со Степаном да ещё со многими дозорными, и казаками, и солдатами, следить за шведами. Вокруг крепости горели костры. А как выше поднялось солнце — пришло много людей, и за каждым движением во вражеском стане стали наблюдать сотни глаз. Там — тихо. Только дымы до неба.

— Эх, и злится враг! Ночь на морозе! — подытоживал Степан, мостясь возле костра так, чтобы и тепло веяло в бок, и полежать можно было, и лес видеть. Он нарочно отпросился у своего сотника Дениса, надеясь, что здесь скорее встретится с врагом, нежели в поле, в лесу. Его тревожило каждое слово о том, что швед, может быть, удержится от приступа.

   — Но и там есть хаты?

   — Известно, — отвечали Степану. — Но не все поместятся. Старшины у них в тепле. Старшины — везде старшины. Простому человеку — мороз!

   — Враг сердит! — поддержал Петрусь Степана. — А мазепинцы ещё злее. Разорвут на куски, если попадёшь им в руки!

   — Зачем такого дожидаться, хлопцы? — заслышал разговор рыжий есаул, Петрусев теперешний старшина. Голос сладок. Только охрип на морозе.

   — Как это — дожидаться? — встрепенулся Степан, поднимаясь с земли.

Есаул положил ему на плечо руку, оскаливая под рыжими усами острые зубы:

   — Драться надо, а не ждать плена! Не то шкуру сдерут... Надо кумекать.

Есаул цепко всматривался в лица маленькими прыткими глазами. Хотел заглянуть в душу. Хлопы же следили за лесом.

   — Как вон то железо ударит, что на холме, — сказал один, — земля тогда содрогнётся!

   — А чего? — отыскался среди хлопов шутник. — Ударит — скользко будет. Вода потечёт! А то испугались: швед... Пускай лезет.

Хлопы прибывали и прибывали. В красных от мороза руках — длинные пики с чёрными острыми наконечниками, только что из кузницы. День и ночь не умолкают там молоты. Ещё не всем хватает острого оружия.

От таких разговоров становилось легче. Хотелось взглянуть на холм, где на солнце сверкают медью пушки, уже давно сосчитанные, — двадцать! Что против них три чугунные пукалки? Пока не было шведов — и они казались силой. А теперь?

Враги перебрасывали с места на место снег, добрались уже, пожалуй, до земли. И так каждый Божий день, с утра до вечера. Будто дети, будто согреваются.

   — Чего-то ждут! — догадывались на валах.

Мороз немного унялся. Нет вчерашнего ветра. Солнце, поднимаясь за оледеневшими островерхими тополями, над глубоким снегом, испещрёнными синеватыми тенями, уже по-весеннему слепит глаза, обещая тепло.

   — Не помешала бы оттепель! — запророчил кто-то.

На него ощерились:

   — Тепло от Бога! Захочет Милосердный — всё растает! Да зачем Богу нас подводить? Вон за него дерут горло попы!

Над базарной площадью неслись церковное пение, переливы колокольного звона и вороньи крики... Всё сливалось в мощный гул вместе с уханьем молотов.

   — Может, и шведы дожидаются, чтобы король забрал их отсюда! — рассуждал ободранный хлоп, который больше всех говорил. — На что им зариться? Здесь и башни нет, как по другим фортециям.

Степановы кулаки рассекали морозный воздух. Синяя тень от короткого тела спадала в глубокий ров, добиралась до противоположного его берега, будто от огромного человека.

   — Нет, пойдут на приступ! — крикнул Степан ободранцу.

Степана понимали старые вояки, сидевшие ближе всех к костру и гревшие не только потрескавшиеся чёрные пальцы, но и укрытые морщинами лица:

   — Руки чешутся? Казак...

Вдруг в лесу показались всадники. Острые копыта глубоко погружались в свежий снег. Кони приближались медленно, а с вала уже наставлено оружие. Хлопам хорошо видно — мазепинцы!

   — Не стреляйте! — закричали всадники.

Есаул-мазепинец выследил на валу русского офицера.

   — Пан! — прохрипел он, откашливаясь. Затем прокричал, почти не закрывая рта: — Генерал Штакельберг ещё раз предлагает сдаться! Король уничтожил Зеньков, а завтра прибудет сюда! Сделает и здесь то же самое!