Полный НяпиZдинг

На улице Пилес во всех витринах и просто окнах первых этажей фотографии людей — цветные, черно-белые, сепия, взрослые и дети, ослепительно красивые студентки, толстые младенцы, веселые беззубые старики, трагические и комические старухи, все-все-все. И подписи — имя плюс еще какое-нибудь слово, обозначающее род занятий. Милда, студентка; Алена, редактор; Дарюс, школьник, и так далее, и так далее.

Очень хороший, просто отличный проект, первая помощь начинающему бодхисатве, любить этих людей на картинках легче легкого, избавить их от страданий — как синиц покормить, простое, веселое, хоть и хлопотное дело, особенно сегодня, в сочельник, когда оттепель и белый свет, и теплый пахучий ветер с юга, и все мы никогда не умрем, только притворимся на минуточку, а потом кааак подскочим и дальше побежим.

Над холмом парил воздушный змей, красная птица. Я очень люблю смотреть на воздушных змеев, но мне никогда даже в голову не приходило хоть раз запустить свой.

А на холме обнимались влюбленные. Мне нравится смотреть, как обнимаются влюбленные. Даже больше, чем обниматься.

Потому что мой воздушный змей — это был бы всего лишь один воздушный змей. А обниматься — это было бы просто обниматься. Всего с одним человеком, один раз (за один раз).

И еще тут же постоянно работают причинно-следственные связи, а это означает, что со змеем много хлопот (и с кем обнимаешься, с ним, кстати, тоже много хлопот — и до, и после). И все это, конечно, очень мило, но слишком мало и слишком громоздко, целое дело, процесс.

Иное дело — идти мимо и видеть. Воспринимать.

Тогда все — мое. Все воздушные змеи и все объятия. И даже так: я — все парящие змеи, я — все, запустившие змеев, я — все влюбленные, я — все родители, которые ждут их дома, я — все прохожие, косящиеся на влюбленных, кто одобрительно, а кто не очень, я — все и все. Я — весь остальной мир — сколько ухвачу. Без хлопот, без процессов, без причинно-следственных связей. То есть, ничего руками делать не надо, вообще. Какое счастье.

Мне почти ничего не нужно, на самом деле. Только бы воспринимать. И уж тут жадность моя беспредельна. Восприятие — та самая конфетка, которую, при случае, и у сироты отниму. Ну, если вдруг голодный год. Мало ли.

Я не то чтобы вот прям все сущее. Но та его часть, которую удастся ухватить — совершенно точно я.

И побольше бы, побольше.

Надо, оказывается, натянуть себя как лук. И стоять внутри себя — выпрямившись, прицелившись. И стрелять (собой, из себя — стрелять). И сразу брать новую стрелу. Сразу, сразу, я говорю. А не полежав на внутреннем диване под диким, неразумным предлогом: «отдохнуть».

Потому что натягивать себя как лук, целиться и стрелять — это и есть отдых.

Нам всем рано или поздно предстоит тут умирать. И все что у нас будет в момент смерти — это опыт. Вся совокупность всего, что с нами успело случиться, всего, с чем успели случиться мы, все варианты этого самого «мы», все версии нашего «я», все состояния сознания. Чем богаче опыт, тем лучше мы экипированы для этого путешествия, а все остальное не в счет.

И опыт художника, то есть опыт вдохновенного созидательного акта — одно из самых бесценных сокровищ, которые можно взять с собой, умирая. Потому что в этот момент человек, как бы слаб он ни был, действовал по образу и подобию того самого непознаваемого, на встречу с которым рано или поздно пойдет.

Поэтому обучая вдохновенному бесстрашному созидательному действию, давая повод и возможность пережить этот опыт, одновременно свидетельствуя и подтверждая: «это действительно было, у тебя все получилось», — нас обучают бессмертию. И только ему.

Научиться разгонять облака не очень трудно. Гораздо труднее научиться оставить облака в покое, пусть делают, что хотят. «Пусть делает что хочет» — это и есть формула любви, ее основа; выращенное на другой основе, любовью только притворяется.

Если по-настоящему любить жизнь (то есть, позволить жизни быть такой, какова она есть), переделывать погоду просто не придется. Это, на самом деле, очень важно — не переделывать погоду. Потому что изменять погоду по-настоящему почти никто не умеет, зато бессознательно тратить силы на бессознательные же попытки ее переделать — это умеют все. Вернее, не умеют это прекратить. Да и как, скажите на милость, научиться прекращать то, чего не осознаешь?

Человек — сосуд, наполненный любовью и страхом. Чем больше одного вещества, тем меньше другого. Все остальные чувства — производные от этих двух.

Засада в том, что чувство, которое традиционно называют словом «любовь» — это просто замаскированная разновидность страха (страха упустить свое, страха недополучить и самого страшного страха потерять то, что как бы уже есть).

С любовью к жизни ровно та же фигня. Ровно та же.