Полнолуние

– Что я слышу?! – процедила Элеонора настолько чужим голосом, что даже британский акцент исчез. – Так ты не заберешь ее? Тогда я ее убью, иначе она заберет меня. День за днем эта тварь терзает меня. Я теряю вкус к жизни! Это дитя моей смерти, в ней нет ничего от меня. Я родила ее тебе и не желаю больше видеть. И найду силы уничтожить, если ты ее не примешь.

Элеонора дышала неукротимой яростью. В ее лице не осталось ничего человеческого: даже веснушки погасли на бледной коже, а с губ исчезла искусственная краска. Она давно уже была духовно мертва, ее одушевляла лишь ненависть к той частице самой себя, что вышла из нее и зажила самостоятельной жизнью. И слепой страх перед тем, что эта новая маленькая жизнь поглотит ее собственную, обострял померкшие чувства Элеоноры и навязывал ей безжалостный нож возмездия.

Эдгар успел убедиться в существовании вампира в Элеоноре, пусть даже подсознательного, потустороннего, и ему уже наскучило слушать ее жалобы и угрозы, как и копаться в опустевшей могиле ее души. Настал момент поставить ей окончательные условия и подтвердить свою власть.

– Я вовсе не обещал тебе рай на земле, Алиса-Элеонора. Кроме того, ты нарушила наш договор и дважды пыталась избавиться от моей девочки. Да-да, мне известно и про подушку. – Его неизменно обольстительная улыбка шла вразрез с убийственными словами. – Я пришел предупредить тебя. Если ты еще раз попытаешься повторить подобное, то преждевременно убедишься в собственной смертности. Ты не нужна мне, но в тебе течет моя кровь, и, возможно, когда-нибудь ты мне пригодишься. Лаура – это твой крест, Элеонора, твое искупление. Постарайся нести его с честью. Береги ее, твоя жизнь – в ней. И наслаждайся каждой минутой, пока живешь. Уверяю тебя, это не продлится долго. Время платить по счетам еще придет. Я способен уничтожить тебя на расстоянии, для этого мне не придется приближаться. Твоя кровь, твоя жизнь напрямую зависят от меня. Если не веришь, взгляни на свое правое запястье, а теперь посмотри на меня!

Элеонора против воли подняла на него близорукие глаза. В руке Эдгара сверкнул нож с золотой рукояткой, при виде которого Элеонора испуганно вскрикнула. Она вновь ощутила прилив жгучей боли в животе и услышала собственный крик. Эдгар театральным жестом поднял руку, как будто благословляя, – сейчас он напоминал прекрасного падшего ангела, – и на его указательном пальце показалась рубиновая капелька крови. Проследив за взглядом Эдгара, Элеонора завороженно посмотрела на свое запястье, которое пересекал аккуратный белый шрам. Кожа на ее руке заметно припухла и покраснела, глубокие синие вены вздулись. Из-под старого шрама хлынул поток крови, темной и горячей, словно пламя, пожирающее плоть. Элеонора ощутила власть Эдгара, который притянул ее кровь с помощью одной лишь капли, и осознала, что он может с легкостью опустошить ее, не нанося ран. Ужас поглотил Элеонору. Она даже не успела вскрикнуть еще раз, как провалилась в обморок. Внешне будто бы ничего не случилось: женщина просто откинулась на спинку парковой скамейки и закрыла глаза, подставив лицо солнцу.

Из-за скамьи выглянула Лаура, которая вовсе не убежала, а пряталась где-то поблизости.

– Маме опять нехорошо? – спросила девочка, покосившись на Элеонору.

– Она всего лишь отдыхает, моя милая, – с улыбкой ответил Эдгар. – Скоро она проснется и больше не будет тебя обижать, станет самой доброй и заботливой мамой в мире. Так ты, значит, не хочешь улететь со мной?

Лаура огляделась по сторонам, словно сравнивая этот шумный, пыльный, солнечный мир с тем призрачным покойным мраком, что предлагал ей Эдгар, и отрицательно качнула головой.

А Эдгар живо представил, какой станет Лаура, если он унесет ее прочь от бесчувственной матери. Девочка не смогла бы устоять перед его чарами – она вздохнула бы и задремала со способностью маленьких детей засыпать где угодно. Ее даже не хватились бы в этом нервном и бездушном мире, полном ежесекундных потрясений. Эдгар вырастил бы девочку вдали от этого мира, и она блуждала бы по его жизни, как ангелочек в аду. Их замок дышал бы одними цветами, с которыми она могла играть, украшая ими родные руины и незнакомые могилы. Лаура совсем не знала бы людей, только мертвые имена на надгробных плитах и призраков из памяти Эдгара. Далекие живые люди стали бы для нее бабочками-однодневками, которых приходится умертвлять с беспощадной любовью. И когда Эдгар в конце концов уподобит ее себе, Лаура вырвется из темницы и упорхнет в иной мир, на неоновый свет больших городов. Рано или поздно она возненавидит его за свое затворничество, за полную неприспособленность к существованию среди людей, за сокрытие от нее мира. Эдгар не хотел лишить детства этого обреченного ребенка, заслонить Лауре солнце и вечно видеть в ее глазах опрокинутое небо, поэтому решил не спешить.

– Скорее бы ты стала взрослой, – произнес он. – Я освобожу твою память, лишь иногда буду навещать тебя во сне. Расти и набирайся сил, дитя мира. Я буду ждать.