„Вы ко мн не хотите писать, милый папенька, потому, что въ грустномъ расположеніи духа, а я гораздо лучше бы хотлъ отъ васъ получить грустное письмо, нежели шуточное, и пишу къ вамъ теперь именно потому, что мн не весело. Въ эти минуты душа невольно какъ-то обращается къ тому, что всего дороже, и забываетъ все, что ее разсявало, и вс обыкновенныя занятія, которыя, скользя только по поверхности ея, не доходили въ глубь. Я, по крайней мр, во время печали невольно ищу предмета, который бы вполн занималъ всего меня, который бы заключалъ въ себ не одно опредленное желаніе, не одну опредленную мысль, но входилъ бы во вс желанія, во вс мысли, и если что нибудь живое на земл можетъ быть такимъ предметомъ
КЪ А. И. КОШЕЛЕВУ.
„Спасибо, Кошелевъ, за твое письмо. Истинно счастливый подарокъ. Я въ немъ нашелъ прежнее участіе, прежнюю любовь и довренность. Минута полученія была для меня драгоцнною минутою. Признаться стыдно, но необходимо для облегченія совсти, что и я начиналъ уже сомнваться въ твоихъ чувствахъ ко мн. Твои холодныя письма — и Богъ знаетъ что еще — а можетъ быть и привычка къ потерямъ, внушали мн самыя грустныя мысли. Я ихъ развивалъ и оправдывалъ. Я думалъ: теперь Кошелевъ живетъ въ свт, сдлалъ много новыхъ знакомствъ и, можетъ быть, пріобрлъ новыхъ друзей; они открыли ему новую сторону въ жизни, и его образъ мыслей могъ измниться; можетъ быть, онъ нашелъ людей съ умомъ возвышеннымъ, съ дарованіями ршительными, и т качества, которыя уважалъ прежде, уже считаетъ ничтожными. Я съ своей стороны долгимъ молчаніемъ далъ ему право думать, что и я перемнился, и пр. и пр. Все это оправдывалось одно другимъ и сливалось въ одно тяжелое чувство. Но твое письмо, милое, дружеское, разомъ уничтожило все сплетенье несправедливыхъ предположеній, сказавъ: Кошелевъ тотъ же; онъ тебя любитъ и увренъ въ твоей любви.
„Благодарю тебя за твои разспросы обо мн и буду охотно отвчать на нихъ обстоятельно; ибо нтъ тяжеле состоянія, какъ быть неузнаннымъ тми, кого мы любимъ. Для меня на всемъ земномъ шар существуютъ только два человка, которыхъ одобреніемъ я дорожу, какъ собственнымъ: это ты и Титовъ. И оба вы меня не поняли. Вы думаете, что я, не зная цны жизни, безполезно трачу свое время, не сожаля о потерянныхъ минутахъ и не имя въ душ того огня, который не позволяетъ успокоиться въ бездйствіи, за настоящимъ забываю и прошедшее, и будущее; что я произвольно предоставилъ обстоятельствамъ направлять мои поступки по вол случая, и оправдываю это состояніе (которое ты справедливо называешь состояніемъ ничтожества) тмъ, что въ немъ есть нчто поэтическое. Но въ самомъ дл не знаю я: есть ли поэзія въ произвольной утрат самобытности; знаю только, что я не искалъ