Полное собрание сочинений. Том 27.

Вместо:которые не переставая терзали кончая:т. е. безнравственно. — в лит. ред.:которые я испытывал и прежде, но только в гораздо меньшей степени.

Стр. 39.

Глава XV в лит.ред. начинается со следующего текста отсутствующего в окончательной редакции:

XV.

— Да, ревность — это еще один из всем известных и от всех скрываемых секретов супружества. Кроме общей причины ненависти друг к другу супругов, заключающейся в соучастии осквернения человеческого существа, и еще других причин, источник постоянной грызни супругов между собой есть еще взаимная ревность. Но по взаимному соглашению решено скрывать это от всех, и так и скрывается. Зная это, каждый про себя предполагает, что это только его несчастная особенность, но не общий удел. Так было и со мной. Оно так и должно быть. Ревность не может не быть между супругами, безнравственно живущими между собой. Если они оба не могут пожертвовать своим удовольствием для блага своего ребенка, то оба справедливо заключают, что они никак не пожертвуют своим удовольствием для — не скажу — блага или спокойствия (потому что можно грешить так, что не узнают), а только для добросовестности. Каждый хорошо знает про другого, что сильных нравственных препятствий для измены нет ни у того ни у другого, знают это потому, что друг с другом нарушают нравственные требования, и потому они не верят друг другу и караулят друг друга.

Ох, какое это ужасное чувство — ревность! Я не говорю о той настоящей ревности, которая имеет хоть какое-нибудь основание: эта ревность настоящая мучительна, но она имеет и обещает исход; но я говорю о той бессознательной ревности, которая неизбежно сопутствует всякому безнравственному супружеству и которая, не имея причины, не имеет и конца. То — нарыв зубной, а это — один зуб болит своей костяной неподвижной болью день, ночь и опять день, ночь, и так без конца. Ревность эта ужасна, именно ужасна. Ревность это такая: молодой мужчина говорит с женой, улыбаясь смотрит на нее и, как мне кажется, оглядывает ее тело. Как он смеет думать про нее, думать про возможность романа с ней! И как она, видя это, может переносить это? Но она не только переносит, она, видимо, очень довольна. Даже я вижу, что она для него делает то, что она делает. И в душе поднимается такая ненависть к ней, что всякое слово, всякий жест ее — противен. Она замечает это и не знает, что ей делать, и начинает делать вид равнодушного оживления. А! я страдаю, а ей это-то и весело, она очень довольна! И ненависть удесятеряется, но не смеешь дать ей хода, потому что в глубине души знаешь, что настоящих поводов нет. И сидишь, притворяешься равнодушным, напускаешь на себя особенное внимание и учтивость к нему. Потом сам на себя сердишься и хочешь выдти из комнаты и оставить их одних и, действительно, выходишь. Но стоит выдти, и тебя охватывает ужас о том, чт`o там без тебя делается. Входишь опять, придумывая предлог, а иногда не входишь, а останавливаешься у двери и подслушиваешь. Как она может так унижать себя и меня, ставя — кого же? — меня в такое подлое положение подозренья, подслушиванья! О мерзкая! О животное гадкое! А онъ, онъ! Онъ что ж? Он то, что все мужчины, что был я, когда не был женат. Ему это удовольствие. Он даже улыбается, глядя на меня, как будто говорит: «что же делать! теперь мой черед». Ужасно это чувство! Ядовитость этого чувства ужасна: стоило мне излить это чувство хоть раз на какого-нибудь человека, стоило раз заподозрить человека в замыслах на мою жену, и уже навеки этот человек был для меня испорчен, точно серной кислотой облит. Стоило мне хоть раз приревновать человека, и уже никогда я не мог восстановить к нему простых человеческих отношений. Навеки уж у меня с ним бегают мальчики в глазах, когда мы глядим друг на друга.