Полное собрание рецензий

«Я пишу до сих пор только о князьях, графах, министрах, сенаторах и их детях и боюсь, что и вперед не будет других лиц в моей истории.

…Я никогда не мог понять, что думает будочник, стоя у будки, что думает и чувствует лавочник, зазывая купить помочи, галстуки, что думает семинарист, когда его ведут в сотый раз сечь розгами, и т. п. Я так же не могу понять этого, как и не могу понять того, что думает корова, когда ее доят, и что думает лошадь, когда везет бочку.

…Я не мещанин, как с гордостью говорил Пушкин, и смело говорю, что я аристократ, и по рождению, и по привычкам, и по положению…

…Я аристократ потому, что не могу верить в высокий ум, тонкий вкус и великую честность человека, который ковыряет в носу пальцем и у которого душа с Богом беседует…»

Снабжая таким предисловием текст наполовину осиновый, нарочито исковерканный для полуобразованщины, – кого, собственно, желал уязвить г-н Захаров? Странная какая затея.

И не верю я, простите, что тут переводы Льва Толстого. Потому, во-первых, не верю, что в самом черновике автор ничего, разумеется, не переводил, – и в «Литературном наследстве» это сделала Э. Е. Зайденшнур (само собой, как полагается – в примечаниях). Говорят, и даже все говорят, что есть издание романа «Война и мир» с переводами Толстого, – сам я этого издания не видел, – но там ведь другая редакция, не правда ли? Русский текст другой, а иностранный, выходит, точка в точку? Сомнительно. Это во-вторых. В-третьих, как это может быть, что эти якобы Льва Толстого переводы всюду, всегда и до последней буквы совпадают с версиями «Литнаследства», то есть с примечаниями Э. Е. Зайденшнур? Маловероятно. Это в-четвертых.

Один-единственный раз она, кажется, ошиблась, – так вот, и ошибка повторена. Это в-пятых. На первой странице романа, в ответной на первую фразу Анны Павловны Шерер реплике князя Василья.

У Толстого он говорит: «– Dieu, quelle virulente sortie!» Э. Е. Зайденшнур, не знаю почему, перевела: «О, какое жестокое нападение!» – хотя Dieu – не «О», отнюдь, и в канонических изданиях романа дается перевод «Господи», – а всего лучше было бы «Боже»… Так вот, и у г-на Захарова – «О»!

О, как жаль! Боже, какое прелестное могло состояться издание! Для немногих, это верно, и невыгодное, должно быть…

Занятно и поучительно: г-н Захаров не догадался, что у этой книги есть авторское название, какого культурный издатель не променял бы ни на какое другое: «Война и мiр»!

Так ему и надо.

Те, кого нет

Кейс Верхейл. Вилла Бермонд

Kees Verheul. Villa Bermond

Роман / Авториз. пер. с нидерл. И.Михайловой. – СПб.: Журнал «Звезда», 2000.

Кейс Верхейл, очень известный филолог, эссеист и переводчик, не сразу, я думаю, догадался, что сочиняет роман – именно сочиняет, именно роман. И притом не из истории литературы – не о Тютчеве, скажем, – а заглядывает в глаза личному, своему собственному року.

Хотя началось как раз, наверное, с Тютчева: с попытки передать абсолютную реальность его присутствия в некоем пространстве, тоже явственно реальном.

Потом, должно быть, возникли контуры этого пространства – из нескольких пересекающихся – или, верней, соприкасающихся – плоскостей. Только это никакие не плоскости, просто – главные темы жизни сочинителя, как он ее в ходе повествования понимает.

…Как цирковой эквилибр: не знакомые между собой, почти не сочетаемые предметы карабкаются, опираясь друг на дружку, все выше; на спинке стула – велосипедное колесо, на колесе – стиральная доска, на доске – вверх дном стакан, а на стакане – шест… Сооружение скреплено всего лишь весом вещей – не падает как бы чудом, – то есть волей клоуна, который – глядите! – уже взбирается по шесту, наигрывая, допустим, на флейте.

Примерно так построена эта «Вилла Бермонд». Только еще сложней: в этом пространстве, отчасти похожем на музыку, – назовем его пространством судьбы – нет вертикали, тут невесомость и магнетизм.

В январе 1865 года в Ницце старый русский поэт, оплакивая умершую любовницу, сложил стихи к ночному морю, – из шума волн и лунного света вывел салют и фейерверк, неистово блаженный праздник небытия, неодолимо нежный зов пучины.

В апреле того же года и там же, в Ницце, умер от воспаления спинного мозга цесаревич Николай Александрович.