Полное собрание рецензий

Чего доброго, в новом столетии одна из лучших немецких книг будет о России; одна из лучших книг о России будет написана по-немецки; родители автора – он, наверное, пока что гимназист – бременский или там ахенский и т. д., – прочитают ее в переводе.

Впрочем, условимся: Россия в данном прогнозе – не термин политической географии, но аспект реальности, одно из измерений существования. Вот как Германия для Уолтера Абиша.

Профессор в таверне

Роберт Ирвин. Арабский кошмар. Плоть Молитвенных Подушек

Robert Irwin. The Arabian Nightmare. Prayer-Cushions of the Flesh

Романы / Пер. с англ. В.Когана. – СПб.: Симпозиум, 2000.

Чрезвычайно многозначная выдумка – этот Кошмар, и, вот увидите, войдет в поговорку. Термин будто бы заимствован из медицинского какого-то старинного трактата, но в том-то и дело, что он подразумевает страдание несказуемое, то есть именно не подлежащее осознанию. Пациент мучается во сне, но не понимает, что спит, а очнувшись, не помнит ни сна, ни муки, даже не подозревает ни о каком расстройстве, – что же с ним было? и было ли что? С чего мы взяли, будто вообще существует такое расстройство? А если существует – откуда нам знать, что Арабский Кошмар не изводит каждого из нас каждую ночь?

«Он посещает своих жертв каждую ночь, но одно из его свойств состоит в том, что утром он всегда забывается. Таким образом, это неисчислимые страдания без осознания таковых. Ночь за ночью длятся нескончаемые пытки, а утром жертва встает и как ни в чем не бывало принимается за повседневные дела, рассчитывая к тому же хорошенько выспаться после тяжелого трудового дня. Это чистое страдание, страдание, которое не учит, не облагораживает, бессмысленное страдание, которое ничего не меняет. Жертва никогда не знает о своем состоянии, хотя может быть хорошо знакома с преданием, но на базарной площади сыщутся люди, которые узнают ее по некоторым признакам…»

Этот сериал сновидений (вы, конечно, – главный герой, и актер, и зритель) – вроде бы не отличается от так называемой реальной жизни, – разве лишь тем, что днем бесследно исчезает из ума, – но этим-то ее и затрудняет. Ваша дневная жизнь становится похожей на книгу, в которой уцелели одни только нечетные страницы. Вы теряете нить своего сюжета, и так далее.

Это, само собой, дает автору полную свободу: галлюцинации некоего английского путешественника – он же паломник и лазутчик (1486 год, Каир) – расцветают арабской сказкой, использующей и обсуждающей парадоксы сна при участии лиц восточной демонологии.

Замечательно живописно изображен город – ужасающий и неотступный, из красот и нечистот.

И вообще, даже профану очевидно, что этот Роберт Ирвин – этот оксфордский профессор, знаменитый специалист по истории и культуре Ближнего Востока Средних веков, – очень хорошо знает свой предмет.

Но если мысленно убрать цветной орнамент – очень искусный, повторяю, – проза заговорит об усталости, об огромной усталости без видимых причин, и о том, как зябкими бессонными ночами душит сочинителя Обезьяна Меланхолии.

И в голосе новой Шехерезады послышатся интонации Франца Кафки.

Похоть и смерть гонятся за человеком по лабиринту, облицованному изнутри кривыми зеркалами.

Впрочем, все решает слог. А перевод такой странный – как бы машинный и наводит на мысль, будто компьютер и сочинял.

В повести «Плоть Молитвенных Подушек» (пусть считается романом, неважно) – в повести слабой, стилизующей под восточную картинку довольно убогие сексуальные фантазии самого что ни на есть западного умника, – это приводит к эффектам смешным:

«Когда задница шевелилась под залоснившимся облегающим платьем, Орхану казалось, будто он слышит ее неодобрительное шипение» (!)

Не то чтобы таких неловких фраз было много, – но они неизбежны в тексте, где нет взрослых людей и даже автор ведет себя, как пионер в женской бане:

«И, покраснев, она прошептала в ответ:

– Знаю, что я – дама твоего сердца, ибо так написано в складках моей пиздёнки».