Полное собрание рецензий

До Гоголя включительно, – однако же без Тютчева, без Баратынского, зато Рылеев назван «одним из крупнейших деятелей русской поэзии вообще»…

Во-вторых, такой уж это неблагодарный предмет – литература: ни одна горящая свеча не похожа на другую, все факты врозь, просто сосуществуют в каком-то воображаемом времени, подобном романному, – а сюжета не разглядеть.

Как это у Писарева? «Жил-был Нестор, написал летопись; жил-был Кирилл Туровский, написал проповедей много; жил-был Даниил Заточник, написал Слово Даниила Заточника; жил-был Серапион, жил-был, жил-был, и все они жили-были, и все они что-нибудь написали, и всех их очень много…»

Юрий Михайлович Лотман был ученый, что и говорить, настоящий, – но история литературы пока не отыскала ключа к изучаемой ею реальности. Вот и приходится описывать прекрасные тексты – текстом посредственным. Дело не в слоге – у Лотмана как раз очень удовлетворительный слог. Но когда в каждой главе и даже в каждой фразе свой собственный сюжет – сам Дюма-отец и с Прустом вместе не напишут интересно.

То есть один Пруст еще как-нибудь справился бы. Но автор «Трех мушкетеров» непременно пожертвовал бы исторической правдой, лишь бы, согласно правилам беллетристики, ввести какой-нибудь индекс – точнее, индифферент устремлений, общий для всех персонажей. Какое-нибудь ожерелье королевы.

К этому же приему прибегает и советская история русской литературы. В роли королевы – так называемый народ, а ожерелье – само собой, свобода. Мушкетеры волочатся за хорошенькими, дерутся на дуэлях с кем попало, – но ни на минуту не забывают об основном задании.

С какой стати, например, Пушкин принялся сочинять «Дубровского»?

«Утопическая мечта о союзе просвещенного меньшинства и бунтарской массы создавала надежду на более организованный ход народного восстания. Пушкин начал изучать случаи перехода дворян на сторону народа. Заинтересовавшись одним реальным эпизодом, он начал писать повесть „Дубровский“».

А отчего не дописал?

«Пушкин не окончил этой повести, поскольку он начал испытывать сомнения в самой основе ее идейного замысла – в возможности союза дворянина с народом».

Теперь учтите, что это не беллетристический прием, а научный метод. И не Ю. М. Лотман его изобрел, а разные спецы и попутчики двадцатых годов. Чтобы спасти старую литературу от репрессий, они задним числом приписали ей революционный стаж. Дескать, столетия провела в подполье, предвкушая создание партии нового типа (эта концепция напоминает гипотезу М. Горького об Эдиповом, так сказать, смысле главного русского заклинания: старый дикарь при встрече с молодым пытается обезоружить его сентиментальным указанием на вероятность очень близкого родства). Это даже отчасти правда, но Пушкин все-таки виноват меньше других. А метод постепенно превратился в опасный режущий инструмент, но очень удобный, каждому по руке. Вооруженный им, последний тупица не собьется на экзамене, хоть какой задавайте коварный вопрос. Чего ради, допустим, тот же А. С. увлекся вдруг Кораном? Слушайте, слушайте! И следите за движеньем мысли – цитата длинная: