Гораздо существенней – что 1 февраля давно миновало и список кандидатов на Премию сформирован. Я уверен: некоторые из высказанных выше соображений (или подобные им) обсуждались в Комитете. Позвольте же мне выразить надежду, что и Нобелевское собрание, в свою очередь, ими не пренебрежет.
Ирена Желвакова. Кружение сердец
М.: Знак, 2008.
Ну да, про Герценов, конечно. Про нее немножко участливей, чем про него, и чуть подробней. Вообще, автор осторожно проводит (или неосторожно наводит читателя на) мысль, которая очень не понравилась бы Александру Ивановичу: что будто бы у всех участников сюжета имелись сердца и ни одно не билось как метроном. Вот с тем, что сам он действовал хоть и лучше всех, но все равно неумно, – с этим А. И. согласился бы, пожалуй. Теперь. Через полтора с лишним века. И то не вслух.
Видите ли, он был, в отличие от Луи Виардо и Н. Г. Чернышевского, всего лишь человек и, значит, на разумное продолжение – рекомендуемое теорией научного коммунизма – неспособен. Зря Наталия Александровна надеялась и мечтала. Два маленьких домика на юге Франции, на морском берегу, дети играют в песочек, взрослые занимаются литературой: Александр пишет прозу, Георг – стихи; с ее помощью переводит на немецкий Пушкина и Лермонтова. Бог даст, вырвутся из России Огаревы – купим третий домик, будем счастливы окончательно. «О, это было бы так прекрасно, так прекрасно, так прекрасно!!!» Шесть близнецов пошли купаться в море, шесть близнецов плещутся на воле.
Это ведь не подлежало сомнению: что Гервег и Герцен – bessons, а Н. А. – их bessonne.
“…Oui, oui,
Это я лично так вульгарно пересказываю – по Собр. соч. Книжка Ирены Желваковой гораздо деликатней. Скромный комментарий к «Былому и думам». Скромный не в смысле незначительный, а – приличный. С уважением и сочувствием. В смысле – до чего печально, что все было не совсем так, как изложил А. И., а еще гораздо ужасней: почти смешно. Поскольку он несколько превратно понимал положение вещей. Что неопровержимо подтверждается несколькими документами, впервые переведенными в этой книге целиком.
Что поделать. Браки заключаются на небесах как шутливые пари. Семейное счастье: набрать полное решето, истолочь в ступе, пить охлажденным. Писателям особенно полезно: развивает реализм.
Двадцати четырех лет человек пишет:
«…Я знаю твою душу: она выше земной любви, а любовь небесная, святая не требует никаких условий внешних. Знаешь ли ты, что я доселе не могу думать, не отвернувшись от мысли о браке. Ты моя жена! Что за унижение: моя святая, мой идеал, моя небесная, существо, слитое со мною симпатией неба, этот ангел – моя жена; да в этих словах насмешка. Ты будто для меня женщина, будто моя любовь, твоя любовь имеет какую-нибудь земную цель. О Боже, я преступником считал бы себя, я был бы недостоин твоей любви, ежели б думал иначе. Теснее мы друг другу принадлежать не можем, ибо наши души слились, ты живешь во мне, ты – я. Но ты будешь моей, и я этого отнюдь не принимаю за особое счастие, это жертва гражданскому обществу, это официальное признание, что ты моя, – более ничего. Упиваться твоим взглядом, перелить всю душу, 〈не〉 говоря ни слова, одним пожатием руки, поцелуй, которым я передам тебе душу и выпью твою, – чего же более?..»
Проходит пятнадцать лет (помните ли вы, как прочитали в первый раз, в детстве, эту невыносимую страницу?) – «Я хотел чашу выпить до дна и сделал ей несколько вопросов – она отвечала. Я чувствовал себя раздавленным…»
А вот он диктует умирающей беременной (а потом еще переписывает, переправляет):