Полночный путь

Когда после венчания вышли на крыльцо храма, Серик с изумлением увидел перед воротами небольшой обоз: впереди сани, с какой-то поклажей в передке, тщательно прикрытой рогожами. К задку саней привязан на длинном чембуре оседланный Сериков конь. Сани были большие, позади поклажи лежал пышный ворох сена, покрытый одеялом из волчьих шкур. Позади стояло еще пара саней, и в них уже сидели шестеро монахов, под шубами у них посверкивали кольчуги. Серик все понял, сказал только, повернувшись к настоятелю:

— Сопровождение-то зачем? Неужто я свою Настеньку не уберегу? Да к тому же можно к купеческому обозу пристроиться…

Настоятель хмуро проворчал:

— Нынче купцы — хуже татей. А коли уж Реут не уберегся, так его дочь пуще глазу беречь надобно…

В санях лежало и Сериково оружие, стояла корзина с котом, а у монаха, державшего коней подуздцы, руки были расцарапаны в кровь и даже на лице, прямо под глазом, алели четыре борозды. Видать Мышата долго не сдавался. Но монах был невозмутимо спокоен. Серик машинально заглянул в корзину; кот еще не отошел от боя, щетинился и грозно порыкивал. Пока Серик облачался в юшман, Анастасия по-хозяйски устроилась на волчьих шкурах, укуталась в лисью шубу. Серик укрыл ее еще и своей шубой, а сам влез в просторный овчинный тулуп. И, отчего-то смущаясь, с заходящемся сердцем, уселся рядом с Анастасией. Монах, рассевшийся на сундуке с казной, будто на облучке, разобрал вожжи. Серик видел, как настоятель поднял руку, чтобы осенить крестным знаменем, но сани вильнули в сторону, и съехали на лед речки.

Зимний путь был неплохо накатан, а потому кони перешли на рысь. Серик смущался, знал, что надо как-то скрасить скуку долгого пути, о чем-то заговорить, но никак не мог переломить смущение. Монах вдруг обернулся, спросил:

— Сказывают, ты стрелец знатный?

— Сказывают… — неохотно обронил Серик.

— Ну, так ты положи лук под руку. Береженого, Бог бережет…

Серик дотянулся до мешка с оружием, прислоненного к высокому задку саней, достал лук в налучье, колчан, подумал немного, вытащил и самострел, положил рядом. Монах снова обернулся, сказал успокаивающе:

— Тут дорога не шибко оживлена. Путь потому хорошо накатан, много народу метель пережидали, да и опасались по тонкому льду трогаться, вот с утречка, и тронулись обозом. Теперь тут разве что раз в неделю купчики проезжать будут.

Снова замолчали, надолго. Скрип полозьев навевал сон, а Серик все не мог решиться начать разговор. Вдруг Анастасия просто и буднично сказала:

— Серик, расскажи про сибирский поход?

Серик помолчал, собираясь с мыслями, после чего начал рассказ. Поначалу у него получалось скупо и односложно, но когда дошел до толстого воеводы, увлекся, даже скинул тулуп и, поднявшись на колени, принялся оживленно жестикулировать. Анастасия слушала, затаив дыхание. Когда Серик повествовал о гибели Горчака с половчанкой, горестно всплеснула руками, и вовсе замерла. Даже монах возница, развернулся на сундуке и слушал краем уха, забыв покрикивать на коней, как водится. Так день и скрасился в разговорах о сибирском походе. Ночевали на постоялом дворе. После ужина Серик взял тулуп в охапку, громко сказал:

— Душно тут, пойду-ка я в сани!

Один из монахов поднялся, сказал:

— А у меня зарок — три года не спать в тепле, — и тоже вышел вслед за Сериком.

Серик, выйдя во двор, обернулся к монаху, сказал:

— Бывалый ты, сразу смекнул, что не к чему нам показывать на весь свет, что чего-то ценное мы сторожим…

Однако ночь прошла спокойно, да и следующие, пока ехали малоезжим, пустынным путем. Вскоре, однако, речка кончилась, дорога завиляла среди деревьев, во многих местах тут и там виднелись свежие затесы; видать дорогу часто переметало, и найти ее после метелей можно было только по затесам. Монах сказал, когда кони, отдыхая, шли шагом:

— Щас водораздел перевалим, на Оку выедем. А там и до Москвы рукой подать, да и путь невпример оживленнее, и про татьбу на Оке не слыхать было в прошлые годы.

Серик промолчал, потому как спал ночами в полглаза, и отсыпался днем. Анастасия вполне мирилась с молчанием и скукой, да и сама то и дело задремывала.

На Оке и правда, зимний путь оказался до того накатанным, что колей не было видно — шла сплошная гладкая дорога, правда ее слегка портили россыпи лошадиных яблок. Ехали не долго по столь накатанной дороге, вскоре монах придержал коней возле малоприметного и малонакатанного свертка. Сказал раздумчиво:

— Кажись здесь…

— Чего, здесь? — переспросил Серик, сонно моргая, спросонья еще ничего не поняв. Поднялся на колени, вгляделся в дорогу.

— Речка Москва, — пояснил монах. — На постоялом дворе сказывали, с левого берега падает в Оку…

— Ну, и чего ты остановился? — спросил Серик.

— Да шибко уж путь малоезженый… — нерешительно пробормотал монах.

Серик хлопнул его по плечу, сказал весело:

— Да Москва и город не шибко значительный, чтобы к ней путь был шибко уж накатанным! Сворачивай, не сомневайся…