Полночный путь

Батута осторожно принял в руки мягкое, теплое, упитанное тельце котенка, и впервые с самого отъезда с Киева, под сердцем, казалось, на веке заледеневшем, разлилось тепло. Кошечке было месяцев пять, так что расти и расти еще, может и пропавшего Мышату ростом догонит. Батута знал эту купеческую породу кошек: масти густого соснового дыма, они вырастали ростом, чуть ли не с добрую собаку, и им по силам были не только мыши, но и крыс они давили махом, даже хорьки, если случалось, спасались от них бегством, притом, что мелких кошек частенько и задирали, причиняя немалые убытки их хозяевам смердам. Кошечка обхватила передними лапами рукав полушубка, и доверчиво потерлась щекой о грудь Батуты, он расплылся в умильной улыбке, и заторопился в дверь, говоря:

— Печки еще нет, так что спать нынче здесь не будем, но ты уж не обессудь, прими хоромы, а печку завтра сложит печник, вот и заживем в тепле…

Открыв дверь, Батута осторожно пустил кошку на порог, она поглядела долгим взором в лицо Батуты, понимающе мурлыкнула, и принялась настороженно вглядываться в звонкую пустоту свежего дома, часто-часто втягивая ноздрями воздух. Наконец, осторожно, на полусогнутых, вошла в терем. Батута шумно выпустил воздух из легких; оказывается, он все это время не дышал, пока кошка вглядывалась и принюхивалась. Кошка крадучись осматривала помещения, а Батута на цыпочках крался за ней. Наконец она уселась посреди горницы, хозяйски оглядывая стены. Осторожно подхватив кошку, Батута сунул ее за пазуху и вышел из терема, у крыльца его уже ждали все младшие дети, и Шарапа со Звягой, и даже немногим их переросшая жена Ярца. Пресекая возможное нытье, Батута цыкнул:

— А ну цыть! Кошка больших денег стоит, а вы затаскаете ее, умучаете. Ей щас спать надо, как малому ребенку… — и размашисто зашагал к гостевой избе купца Тугая.

В воротах его перехватили Шарап со Звягой. Шарап требовательно сказал:

— А ну покаж приобретение…

Батута молча распахнул полушубок, Шарап ухватил кошку, но она вцепилась в Батуту, и взмякнула дурным голосом, Звяга весело захохотал. Батута довольно произнес:

— Видали? Признала…

Шарап отпустил кошку, произнес довольно:

— Добрая животина… И силища, будто у рысенка… Как думаешь, Звяга, ее на три двора хватит? Прорежем лазы в тынах, и пусть рыщет…

Батута пожал плечами, сказал недоуменно:

— А зачем нам тыны, да еще лазы в них прорезать?

Шарап поглядел на него сочувственно, как на больного головой, сказал веско:

— Нельзя никак одним двором; через месяц наши бабы перессорятся, и нас в свару втянут. Дружить можно только через высокий тын. Даже калитки нельзя прорезать меж дворами. Мне еще батя говорил, покойничек, когда мы со Звягой одним двором надумали жить… — прислушавшись, Шарап добавил: — Тащи скорее кошку в избу, возы с бревнами тянутся, разгружать надобно будет…

Плотники не обманули, до вечера навезли огромную груду бревен для теремов, плах для полов, тонких бревешек для сараев, конюшен. А еще, отдельно, привезли толстых осиновых бревен по заказу Батуты на кузню. По обычаю, уже в сумерках, женщины накрыли богатые столы в просторной горнице гостевой избы для артельщиков. Снедью бесплатно снабдил Тугаев управитель. Ели долго, основательно, наломавшись на морозе. Когда довольные артельщики уехали, Звяга, наполняя огромную деревянную кружку медом, весело воскликнул:

— Браты, а жизнь-то, кажись, налаживается?!

Шарап проворчал:

— Погоди радоваться… Вот терема поставим, тынами огородимся, тогда и поглядим, налаживается жизнь, аль нет…

Звяга будто сглазил; на следующий день, далеко за полдень, когда Шарап со Звягой, в одних рубахах распояской, вместе с артельщиками азартно тюкали топорами, на подворье въехал воевода с двумя десятками гридней, а за ними тащились сани, где светилась злорадством до омерзения знакомая рожа. Воевода заорал, горяча коня:

— А ну подьте сюда, тати лесные!

Шарап не торопясь, вразвалочку, подошел к воеводе, не выпуская из руки топора, спросил грозно:

— Эт ты кого татям обозвал? Хоть ты и воевода, но и мы люди не последние…

— А погляди-ка в сани! — ярился воевода.

Шарап заглянул в сани за спину сидевшего в передке содержателя постоялого двора и увидел там закутанного в тулуп недобитого татя. Подошедший Звяга проговорил громко, никого не стесняясь:

— Я ж говорил, добить надобно было поганца…

Шарап пожал плечами, сказал равнодушно:

— Ну, видали мы его… Вместе с полутора десятками дружков ограбить нас пытался на постоялом дворе вот этого, второго недобитка, — и он ткнул указательным перстом прямо в морду второго татя, от чего тот отшатнулся.

Воевода двинул коня, намереваясь стоптать Шарапа, но тот не двинулся с места, только перехватил топор поудобнее обеими руками, прикидывая садануть коня по лбу, и воевода осадил, явно не привыкший к подобному обращению, проорал, все еще хорохорясь:

— А он сказывает, что вы купцов на постоялом дворе постреляли и порубили, он чудом в живых остался. Сказывает, в работниках он у купца был…

Поигрывая топором, Звяга сказал:

— Татей мы постреляли и порубили, а не купцов. Врет эта морда…