Полярный круг

Самой большой, главной радостью в его жизни была дочка — Надежда. И еще — работа. Директор совхоза не мог нарадоваться на него и всем ставил Оле в пример.

— А знаешь, Оле, — сказал как-то Владимир Иванович. — Тебе положен отпуск с оплатой дороги. Это значит: выбирай себе на карте точку и бухгалтерия выпишет тебе деньги — туда и обратно. Поскольку человек ты молодой, я бы посоветовал съездить в Москву и в Ленинград…

Это было в начале июня, когда началась охота на моржа.

3

Чайник каким-то чудом не упал с примуса, и через четверть часа Оле ухитрился бросить в кипящую воду горсть грузинского чая. Вместе с горячим паром в лицо Оле пахнуло ароматом заварки, смешанным с запахом соли и свежевыпавшего снега. Удалось, не расплескав, разлить чай по кружкам.

Берег приближался. Показался полуразрушенный остов старого деревянного катера, который год уже валявшийся на берегу. Видны были балки для охотничьего снаряжения и несколько человек. Спускался к воде трактор. Оле достал бинокль, сухой стороной полы теплой куртки протер линзы и посмотрел на берег. Среди встречающих он легко различил Надину фигурку в теплой красной нейлоновой курточке, в сапогах. Она стояла у самого уреза воды. Ветер дул от берега, и край моря резко очерчивался — не размывался прибоем. На этой черте, касаясь носами резиновых сапожек воды, стояла Надежда Оле, перешедшая уже в третий класс и оставшаяся на лето в сельском пионерском лагере. Рядом с ней — директор совхоза Владимир Иванович Куртынин.

Она махала рукой. Отец, стоя на носу вельбота с биноклем, улыбался, мысленно предостерегая ее, чтобы не лезла в воду.

Под защитой высокого берега море было тихое, почти спокойное, если не считать косого мокрого снега и колючего ветра.

Оле соскочил на берег, отдал причальный конец трактористу и подбежал к дочери.

— Ты не замерзла?

— Нет.

— Не голодная?

— Сегодня два обеда съела! — похвасталась Надя.

С помощью трактора вытащили вельбот на берег и сдали моржей разделочной бригаде. Комы подошел к Оле:

— Значит, в отпуск?

— В отпуск, — вздохнул Оле. — А то ведь так никогда не соберусь.

— Правильно, — поддержал директор совхоза. На прошлой неделе он отправил отдыхать жену, учительницу, на материк, сам было собрался, но совхозные дела не отпустили.

— Пойдем в столовую? — предложил Владимир Иванович.

— Не надо в столовую, — запротестовала Надя. — Я уже приготовила обед.

— Да что ты говоришь! — удивился Владимир Иванович.

— Она у меня молодец! — похвалил дочку Оле. — Пойдемте к нам, Владимир Иванович. Надя, сможем накормить еще и дядю Володю?

Надя оценивающе посмотрела на директора из-под остроконечного капюшона и сказала:

— Накормим!

Кухня-передняя сияла чистотой, пахло свежим кофе. На плите стояли кастрюли и большая сковородка с жареным картофелем.

— Неужели все это ты сделала? — искренне удивился Владимир Иванович.

— Повариха интерната немного помогла, — призналась Надя. — Помойте руки и садитесь за стол.

Скинула куртку, достала из холодильника масло, сгущенное молоко, разложила тарелки, вилки, ножи и даже поставила на середину стола стакан с салфетками.

— Как в хорошем ресторане, — заметил Владимир Иванович.

Надя включила радиоприемник и заторопилась:

— У нас же скоро отбой! Папочка! Посуду придется самому помыть.

Она убежала.

Некоторое время мужчины ели молча. Потом Владимир Иванович откинулся от стола и тихо, медленно, как бы задумчиво произнес:

— Хорошая у тебя дочка, Оле!

Оле улыбнулся и кивнул:

— Как солнышко! Из-за нее, может быть, только и остался в живых.

Мужчины помолчали. Вся нескладная жизнь Оле проходила на глазах Владимира Ивановича Куртынина, и между ними было много говорено и переговорено.

Оле разлил чай по кружкам. Взял свою, но пить не стал.

— Все думаю: почему я своим родителям почти что чужой? — тихо произнес Оле. — Раньше я старался вбить себе: вот они, твои родные, ты должен их любить и уважать… Я их уважаю, помогаю им, но вот любить… Нет у меня к ним сыновней любви, такой, которая должна быть на самом деле.

— Ну почему? — удивился Владимир Иванович.

— Интернат отнял у меня родителей, — неожиданно горько произнес Оле. — Я же их почти и не знал, никогда не чувствовал ни материнской, ни отцовской ласки… Как помню себя — всегда жил на казенном содержании при живых родителях. Сначала в детском саду, а потом в школьном интернате. И знаете, Владимир Иванович, меня уже не тянуло к ним. Так, иногда любопытно было заглянуть, а то просто получить с них что-нибудь, а больше — нет… Может быть, я сам в этом виноват, но так уж получилось.

— Но разве плохо было в интернате? — спросил Владимир Иванович.

— Не могу пожаловаться, — после некоторого раздумья ответил Оле. — Но иногда очень завидовал ребятам, которые жили дома, вместе с родителями.

— А разве трудно было перейти к отцу и к матери? — спросил Владимир Иванович.

— Наверное, можно… Но мои родители уже тоже отвыкли от меня. Инспектор районо говорит: пусть Надя живет в интернате — там все условия для учебы, там гигиена… Да и Зина не соглашается, чтобы девочка переходила жить ко мне…