Полярный круг

Она отметила, что катетер, кажется, подтекает. Наверное, мешок переполнен.

– К тебе что, за весь день ни разу не зашел социальный работник?

– Фамфус? – снова спросил отец.

Гитте достала мобильный телефон и набрала номер дежурного Социальной службы. Чувствовала, как паника нарастает по мере того, как сигналы улетают в никуда – скоро она не сможет сдержать настоящий приступ панической атаки. Она как раз собиралась бросить трубку, когда ей ответила женщина на ломаном шведском. Гитте не стеснялась в выражениях, описывая, в каком состоянии она нашла своего отца, требуя, чтобы кто-нибудь немедленно приехал и позаботился о нем. Грозилась, что иначе заявит на них – хотя сама не знала, куда. Женщина на другом конце чуть не плакала. Она пообещала приехать лично.

Гитте села рядом с отцом и взяла его за руку. Ладонь была холодная и сухая.

– Фамфус? – прошептал он.

– Он не приедет домой на Рождество, – ответила Гитте, – он работает.

Папа добился того, чего желал. Братец выучился на инженера в области физики и теперь живет в Филадельфии в США. Работая на глобальном энергетическом предприятии, он отвечал за зарядку ядерных реакторов по всему миру. Сейчас он возглавляет проект, в рамках которого проводится подготовка к расширению нового блока на тысячу мегаватт на атомной электростанции в Кршко в Словении.

Себастиан же стал врачом-инфекционистом и работает сейчас в команде «Врачи без границ» на вспышке лихорадки Эбола.

– Себбе застрял в Конго, – сказала она. – Когда мы с ним в последний раз общались, он находился в провинции Итури, но сейчас появились подтвержденные случаи и в Южном Киву. Так что он еще долго не вернется в Швецию.

Юаким покончил с собой в возрасте двадцати двух лет. Гунилла не смогла пережить утрату и постепенно зачахла от горя. Она умерла на той же неделе, когда папа вышел на пенсию. С тех пор он сидел в полном одиночестве на Олимпе в ожидании инсульта.

Она поежилась. В доме было сыро и холодно. И здесь папа в конце концов победил. Дом всегда отапливался напрямую электричеством, что, конечно же, полное безумие – все свое детство она постоянно мерзла, потому что приходилось экономить на электричестве. Гунилла протестовала, особенно пока мальчики были маленькие. И вот теперь он может преспокойно сидеть тут в холоде.

– Ты знаешь о том, что нашли Софию Хельстен? – спросила она и посмотрела на отца. – Дочь Хильдинга, которая пропала – помнишь? Так вот, она убита. Ей отрубили голову. Лежала замурованная в опоре моста Грансельбрун.

Отец приподнял голову. Гитте показалось, что в глазах у него сверкнул проблеск сознания.

Она поднялась, прошлась по дому.

Гунилла украшала дом и создавала уют только до смерти Юакима – стало быть, стиль, меблировка и все остальное датировалось рубежом тысячелетий. Папа не готовил еду, так что кухня сияла белизной, как сразу после ремонта в 1998 году. Во всех ванных пол был выложен шлифованным морским камнем, а стены – темно-синей стеклянной мозаикой. Дубовый паркет покрыт матовым лаком.

Даже не заметив, как ей удалось спуститься по лестнице, она вдруг оказалась перед своей комнатой в цокольном этаже. Открыла дверь – петли заскрежетали.

Здесь было дико холодно, похоже, даже ниже нуля. Однако она зажгла свет и остановилась на пороге. Никто так и не вынес ее вещи, все выглядело так, как когда она покинула это место летом 1980-го. Она закрыла глаза – упражнение на принятие себя, самый высокий уровень сложности.

Дом придется продать, когда папу отправят в дом престарелых. Оставить виллу на произвол судьбы нельзя. А это означает, что ей придется выкинуть все это дерьмо, очистить несколько сотен квадратных метров, и ведь никто из сыновей не станет этим заниматься.

Или же она может забрать то, что ей захочется оставить себе, если такое найдется, и позвать Erikshjälpen[46] забрать остальное. Так они с Улофом поступили, когда продавали свою виллу в Эншеде – здесь, на севере, наверняка есть нечто подобное.

Подойдя к письменному столу, она выдвинула верхний ящик.

На самом верху среди высохших фломастеров и наполовину исписанных блокнотов лежал наспех разорванный розовый конверт. «Биргитте от Софии». Блестящая наклейка вместо марки.

Негнущимися от холода пальцами Гитте взяла конверт.

Сразу нахлынули воспоминания – Боже милостивый, последние выходные. Август 1980-го. На первом этаже зазвонил дверной звонок. Она выпустила конверт, словно обжегшись, с грохотом задвинула ящик стола. Стало быть, изволила явиться женщина из социальной службы. Придется идти открывать? Нет, у них же есть ключи.

Гитте поднялась по лестнице. Вверх оказалось куда труднее, чем вниз, колено взрывалось от боли. Когда она вошла в гостиную, маленькая женщина с короткими черными волосами меняла отцу пакет для стомы. Вся сцена выглядела так неприглядно, что Гитте невольно отвернулась.

– Фамериканфы, – произнес отец.

Она остановилась и оглянулась на него. Он смотрел на нее, ему даже удалось сосредоточить взгляд.

– Фофия, – сказал он. – Фамериканфы. Рифк для бефопафнофти.