Полярный конвой. Пушки острова Наварон

– То, что вы говорите, весьма любопытно, коммандер. –

Голос Старра прозвучал сухо. – Любопытно и поучительно… К сожалению, ваша гипотеза, – а это не что иное, как гипотеза, – не выдерживает критики.

Брукс пристально глядел на адмирала.

– На этот счет, сэр, не может быть двух мнений.

– Ерунда, милейший, самая настоящая ерунда. – Сердитое лицо Старра стало жестким. – Факт остается фактом.

Ваши же рассуждения никуда не годятся. – Подавшись вперед, он указательным пальцем как бы подчеркивал каждое сказанное им слово. – Разницы, о которой вы твердите, – разницы между конвоями, направляющимися в

Россию, и обычными морскими операциями – просто не существует. Можете ли вы мне указать на какой-то фактор, на какие-то условия плавания в здешних северных водах, которых нет в других морях? Можете, коммандер Брукс?

– Нет, сэр, не могу. – Брукс был невозмутим. – Но я могу указать на факт, о котором весьма часто забывают. На тот факт, что количественные изменения могут оказаться гораздо значительнее, чем качественные, и могут иметь далеко идущие последствия. Позвольте объяснить, что я имею в виду. Страх может убить человека. Не станем закрывать глаза, страх – естественное чувство. Но, пожалуй, нигде матросы не испытывают страх так остро и в течение столь продолжительного периода, как во время полярных конвоев. Нервное напряжение, постоянные перегрузки могут убить любого. Подобное я наблюдал очень часто.

Когда же вы находитесь во взвинченном до предела состоянии подчас семнадцать суток подряд, когда вы ежедневно видите изуродованные, гибнущие корабли, моряков, тонущих у вас на глазах, и знаете, что в любую минуту то же самое может случиться и с вами… Мы ведь люди, а не машины… Тогда-то и возникает опасность срыва. И

срыв происходит. Адмиралу, очевидно, небезызвестно, что после двух последних походов девятнадцать офицеров и матросов пришлось отправить в лечебницу для душевнобольных.

Брукс поднялся. Опершись крупными, сильными пальцами о полированную поверхность стола, Брукс впился взглядом в глаза Старра.

– Голод подрывает жизнеспособность человека, адмирал Старр. Подтачивает его силы, замедляет реакции, убивает волю к борьбе, даже волю к жизни. Вы удивлены, адмирал Старр? А между тем это неизбежно. Вы продолжаете посылать нас в конвои, когда сезон прошел, когда ночь едва длиннее дня, когда из двадцати четырех часов в сутки двадцать часов стоят на вахте или боевых постах. Как же нам не голодать после этого? Откуда нам быть сытыми, черт возьми, – ударил ладонью по столу старый врач, –

если корабельные коки почти все время работают в пороховых погребах, обслуживают орудийные расчеты или участвуют в аварийных партиях? Лишь пекаря и мясника не посылают на боевые посты. Поэтому мы целыми неделями на одной лишь сухомятке! – едва не сплюнул от возмущения Брукс.

«Молодец, старина, – обрадованно подумал Тэрнер, –

задай ему жару».

Тиндалл тоже кивал головой в знак одобрения. Лишь

Вэллери было не по себе – не из-за того, что именно говорил Брукс, а оттого, что говорил об этом не тот, кому следует. Ведь командир корабля он, Вэллери. Он и должен держать ответ:

– Страх, нервное напряжение, голод. – Голос Брукса звучал теперь совсем негромко. – Эти три фактора надламывают человека, они столь же губительны, как огонь, железо, чума. Это убийцы, не знающие пощады. Но это еще цветочки, адмирал Старр. Это лишь оруженосцы, как бы предвестники Трех апокалипсических всадников, имена коих – Холод, Недосыпание, Истощение. Вы представляете себе, что это такое – оказаться февральской ночью где-то между Ян-Майеном и островом Медвежий, адмирал? Разумеется, не представляете. Представляете, что это такое, когда температура окружающей среды шестьдесят градусов мороза2 и все же вода не замерзает. А каково приходится морякам, когда с полюса, со стороны ледового щита

Гренландии с воем мчится студеный ветер и точно скальпель впивается в тело, пронизывая насквозь самую плотную ткань? Когда на палубе скопилось пятьсот тонн льда, когда пять минут без перчаток обозначают обморожение, когда брызги, вылетающие из-под форштевня, замерзают

2 По Фаренгейту, соответствует -32 °C. (Прим. переводчика.)

на лету и бьют вас в лицо? Когда даже батарея карманного фонаря садится из-за лютой стужи? Представляете?

Слова Брукса были тяжелы, как удары молота.