Полярник

— Да нет, разные люди, — не прекращая своего занятия, ответил бортпроводник.

Я пригубил из своего бокала:

— А что же вы им одни и те же таблетки носите?

— А что мне, прикажете, врача искать? — пожал плечами Сокота. — Еще плеснуть?

— Не откажусь, — кивнул я. — Таблетки-то — витамины?

— А вы — врач?

— Да нет, не он.

Сокота собрался уходить к очередному пациенту:

— Сейчас я вернусь, принесу добавки, — он сделал шаг в салон. — Только витамины народу раздам.

Мимо моего креслица постоянно двигались люди: в туалет и обратно. Они все были так похожи друг на друга, что казалось — это развлекается один и тот же человек, решивший размять ноги.

Невдалеке от моего места сидел маленький сухонький старичок. Он читал какую-то хитрую книгу в мягкой кожаной обложке. По-моему, листал он ее с конца к началу. Лицо выражало предельную сосредоточенность. Внезапно он отставил свой талмуд, приподнялся на кресле на руках и завязал ноги в узел. Потом вновь развязал их и принялся дальше, как ни в чем не бывало, читать или глядеть в книгу и видеть, сами понимаете что.

— Банзай, — прошептал я.

На мой шепот обернулось половина салона. Старичок тоже посмотрел на меня, лукаво улыбнулся и одними губами произнес: «Воистину, банзай!» Я решил больше не пить и воздержаться от подношений невозмутимого Сокоты — ведь мне еще как-то с Франкфурта на Питер лететь!

При выходе с самолета в аэропорт я доверительно шепнул секьюрити, вознамерившемуся проверить у меня документы:

— Я вам тут целый самолет японцев привез.

Тот посмотрел за меня и увидел море узкоглазых улыбающихся лиц, надвигающееся на него, коротко хохотнул и разрешил мне двигаться дальше. Как же он не потерял в мундире свое чувство юмора?

Перед посадкой немцы долго меня пытали обыском и проверкой сумок. Делали они это небрежно, но тщательно. Хорошо, хоть не строили страшных рож, как любят этим заниматься американцы, в каждом пассажире предполагая потенциального террориста.

В Питерском рейсе мой слух уже ласкали лихо закрученные русские фразы. Каждый российский гражданин, возвращающийся на Родину, делал очень значительное лицо, говорил тоже, как рублем одаривал, с большим самоуважением. Можно было подумать, что со мной в эконом-классе летят представители госаппарата. Я, прислушиваясь к обрывкам разговоров, застегнулся ремнем и закрыл глаза. Когда открыл их снова, то народ вокруг меня уже суетился на выход — мы были в Питере.

3

Время — понятие относительное. Дома оно мчится, как курьерский экспресс. На работе — как почтовый поезд, кланяющийся каждому столбу. И столбы эти повторяются, как вехи, обозначающие, что жизнь становится все короче и короче. Почему-то надвигающуюся старость начинаешь ощущать только посреди океана, где проходящие дни похожи друг на друга, как в «дне сурка». Различие лишь в том, какой сегодня приключился облом: большой или очень большой?

Я кручинился над безвозвратно уходящим временем на очередном судне. Пароход, следуя логике фрахтователей, именовался амбициозно: «Рейкьявик — Фосс». Очередное испытание характера. С повышенным уровнем сложности: ведь теперь я выступаю в роли старшего механика. Сказали бы мне об этом десять лет назад — посмеялся бы. Теперь не до смеха.

* * *

Пять месяцев посреди семьи — это праздник, который наступает зачастую лишь раз в год. Каждый день — стремителен и неповторим, радость от нормальной человеческой жизни, оттого, что земля под ногами не качается, оттого, что можно питаться, чем душа пожелает и когда пожелает, оттого, что легко удается сладко проспать всю ночь (несмотря на кошмары) и проснуться не по аларму, телефонному звонку или будильнику — это, конечно, круто. И даже люди, с кем приходится сталкиваться, и кто ни коим образом не излучают доброту и сострадание — не способны надолго испортить настроение. Стоит только подумать, что на зыбкой палубе корабля еще хреновей. Да, к тому же люди эти в основном носят погоны, или состоят на службе, прячась за государственной спиной. Но, они же не друзья! Друзья — это те, с кем душа готова вместе радоваться и сострадать. И они есть, друзья!

В этот раз мой отъезд на работу как-то не вызвал у меня больших душевных переживаний и тоскливой обреченности. Депрессии хватало, конечно, с избытком, и хоть тайная мысль о временной смене обстановки ожесточенно отгонялась мною, но летала где-то поблизости, на расстоянии двух полетов томагавка. Всю дорогу я уговаривал себя в целесообразности отъезда: деньги беспричинно тают, по мордам от гуманистов в ментовской форме я схлопотал, а еще больший удар получил по своей гордости, с налоговой инспекцией сцепился в яростной схватке за платежи по чужим машинам, почему-то приходившим на мое имя. Отпуск прошел насыщенным впечатлениями. Пусть народ немного отдохнет от меня. Я, привыкший к спокойному уединению в кругу семьи, был измотан излишним вниманием к своей скромной персоне.

Однажды, увлеченно работая по переделке крыши на даче, перед домом остановилась машина, имеющая характерный окрас.