Полет сокола

Клинтон решил, что «Гурон» направился на юг, и на всех парах гнался за ним три дня вдоль пустынного побережья, мимо покинутых якорных стоянок, пока с сожалением не прекратил охоту, – Сент-Джон снова провел его. Что ж, стало быть, он на севере, а значит, торговля не окончена и шансы еще остались. Кодрингтон каждый вечер молился о встрече. Только поквитавшись со старым врагом, можно вернуться в Столовую бухту, подняв на мачте голик – веник из прутьев – в знак хорошо выполненной уборки. На сей раз существовали и доказательства преступления – данные под присягой показания тех, кто продавал Сент-Джону рабов. Ни пункт об оснастке, ни сомнительное право досмотра больше не имели значения. Кодрингтон твердо верил, что дождется своего часа.

В паруса дул попутный ветер, и капитан чувствовал железную решимость, уверенность в своей правоте и в удаче. Клинтон и держался не так, как прежде: голова гордо поднята, плечи расправлены, даже походка стала тверже. Он чаще улыбался, губы дерзко кривились, а в светло-голубых глазах появился дьявольский огонек. Отросшие густые усы, золотистые и вьющиеся, придавали ему несколько пиратский вид, и матросы, которые всегда уважали строгие манеры капитана, но не испытывали к нему особой любви, теперь одобрительно восклицали, когда он сходил на берег:

– Удачи, старина Молот!

Таково было его новое прозвище, от выражения «молотом и клещами», в смысле «рвать и метать». Прежде Кодрингтона не удостаивали прозвищем, но теперь – другое дело: они гордились кораблем, собой и своим двадцатисемилетним «стариной»-капитаном.

– Задай им жару, Молот! – слышалось позади, когда командир, высокий и стройный, с абордажной саблей в руке, в клубах порохового дыма вел их на штурм лагеря работорговцев.

– Вперед, шутники! – подбадривали они друг друга, перескакивая с борта «Черной шутки» на палубу невольничьей дхоу.

Размахивая абордажными саблями и пистолетами, они загоняли работорговцев в их собственные трюмы и задраивали люки или сметали за борт в пасть акулам.

О Молоте и его «шутниках», выметавших последний мусор из Мозамбикского пролива, ходили легенды, и матросы знали об этом. Будет о чем рассказать сорванцам, оставшимся дома, а кругленькая сумма призовых денег послужит хорошим подтверждением.

В таком настроении они вошли в гавань Занзибара, цитадель Оманского султана. Когда неуклюжая канонерка, пыхтя, появилась на рейде Занзибара, словно Даниил в пещере льва, артиллеристы, стоявшие на брустверах форта с горящими фитилями, не смогли заставить себя поднести их к огромным бронзовым пушкам.

Реи «Черной шутки» с рядами матросов в аккуратной белой форме представляли внушительное зрелище на фоне тяжелых грозовых туч. Офицеры были в парадных мундирах с треуголками, в белых перчатках и при шпагах. При заходе в гавань прогремел приветственный салют – что для большинства населения стало сигналом к бегству. Толпы стенающих беженцев наводнили узкие переулки старого города.

Сам султан покинул свой дворец и с большей частью двора укрылся в британском консульстве, расположенном над гаванью.

– Я не трус, – печально объяснял он сэру Джону Баннерману, – но капитан этого корабля безумен. Даже Аллаху неведомо, что он сотворит в следующий миг.

Сэр Джон был обширен телом и любил хорошо поесть. Его внушительное брюшко походило на передовое укрепление замка, цветущее лицо обрамляли пышные бакенбарды, в глазах светился ум, а большой улыбчивый рот свидетельствовал о добродушии и чувстве юмора. Признанный ученый-востоковед, автор книг о путешествиях с анализом религиозной и политической ситуации на Востоке, а также дюжины переводов малоизвестных арабских поэтов, консул был убежденным противником рабства. Купля-продажа невольников проходила на площади под самыми окнами его резиденции, и, выходя по утрам на террасу, сэр Джон ежедневно видел, как дхоу работорговцев высаживали очередную партию несчастных на каменную пристань, название которой, «Жемчужные ворота», звучало с жестокой иронией.

Уже семь лет консул терпеливо обсуждал с султаном договор за договором, общипывая по листочку отвратительную буйно разросшуюся поросль, которую, увы, не представлялось возможным эффективно обрезать, не говоря уже о том, чтобы выкорчевать с корнем.

Среди всех султанских владений сэр Джон имел власть лишь над общиной торговцев-индусов, британских подданных. Указ консула предписывал им немедленно освободить всех своих рабов, грозя за неповиновение штрафом в сто фунтов стерлингов. Однако, поскольку в указе ни слова не говорилось о компенсации, самый влиятельный из торговцев ответил сэру Джону письмом вызывающего содержания. В приблизительном переводе с пушту консулу рекомендовали «провалиться вместе со своими указами».