Полёт шмеля

Он вез Костин чемодан, поставив на него сверху одну сумку, вторую неся на плече, Костя время от времени поглядывал на Лёнчика, на свой багаж, явно тяготясь тем, что все тащит Лёнчик, а он с пустыми руками, но попыток отобрать что-нибудь не предпринимал. Перехватив его взгляд, Марина заволновалась: «А как же ты будешь, когда после таможенного досмотра один останешься?» Лёнчик остановился и заоглядывался: требовалась тележка. Тележек нигде видно не было. Он вспомнил: все, кто ездил за границу, жаловались, что тележку можно взять у работников аэропорта лишь за деньги. «Марина, — попросил Лёнчик, доставая из кошелька две сотенные, — походите, поищите тележку». Ему хотелось хотя бы ненадолго остаться с Костей наедине. И Косте тоже хотелось того. И только Марина отошла, он, опираясь о торчащую вверх ручку чемодана, другой рукой поманил Лёнчика подступить поближе, положил руку Лёнчику на плечо и проговорил, корявя губы в непривычной, никогда прежде не свойственной ему, скорбно-страдающей улыбке:

— Я, наверное, больше не приеду… Никогда. Ты на меня уж не обижайся, ладно?

— Ты о чем! — воскликнул Лёнчик. — Оклемаешься, долечишься там в германиях… и снова обратно, эх раз да еще раз!

Костя поморщился. Наигранное ухарство Лёнчика было ему неприятно.

— Куда! — сказал он, наклоняя голову и показывая взглядом себе на брючную ширинку.

Его водопровод реакцией на отбитые почки отозвался недержанием, и Костя сейчас был в памперсах, Лёнчик сам же и покупал ему их в аптеке.

— Так я же говорю: долечишься! — снова воскликнул Лёнчик.

Костя снял руку с его плеча.

— Дай Бог. Но даже если и получится… Давай теперь ты. Паспорт у тебя теперь есть. На билет как-нибудь наскребешь, там прокормимся. А сюда не жди, не уговаривай. Прошу!

Лёнчик с потрясением увидел — слезная пелена обдернула Косте глаза. Бравурные слова, что толклись в нем в готовности излиться на Костю, замерли на языке — не произнести.

Марина с тележкой появилась словно бы как раз для того, чтобы помочь им выбраться из трясины, в которую залетели, сами не поняв как.

Стоя у проведенной по полу линии, за которую им не должно было заступать, Лёнчик с Мариной наблюдали, как Костя, толкая перед собой тележку, дошел до регистрационной стойки, встал в очередь, отстоял ее, сдал багаж. Он сдал, повернулся, поискал их в толпе глазами, они яростно замахали ему руками, он увидел их, тоже помахал и своей новой, осторожной, словно ощупывающей походкой пошел дальше — на личный досмотр, паспортный контроль, — чтобы несколько мгновений спустя исчезнуть из поля видимости.

— Что он вам сказал — вот вы оставались вдвоем? — спросила Марина, когда они с Лёнчиком уже сидели в автобусе и тот медленно тронулся в потоке машин от здания аэропорта.

Лёнчику невольно подумалось: какое у женщин чутье на запах секретов.

— Звал меня приехать к нему.

— Меня не позвал, — сказала Марина, снимая очки и взглядывая на Лёнчика.

В ее обнаженном близоруком взгляде была растерянность и настороженная готовность защищаться — непонятно от чего.

— Даст Бог, все будет нормально — позовет, — коротко отозвался Лёнчик. Ему было жаль эту нервическую, видно — и тонкую, и умную, и, похоже, незлонравную женщину, но принимать участие в ее жизни, пусть даже простым сочувствием, у него не было сил. Ему хотелось скорее расстаться с ней.

Возможно, того же хотелось и ей. Во всяком случае, когда автобус прибыл на «Речной вокзал», они сошли и двинулись было к метро, Марина вдруг остановилась и принялась прощаться.

— Мне, знаете, здесь нужно зайти кой-куда, я вспомнила.

— Конечно, конечно, — с облегчением отозвался Лёнчик.

Она повернулась и быстро застучала каблуками навстречу текущему к метро людскому потоку, тут же растворившему в себе звук ее туфель, а Лёнчик стронул себя с места и влился в толпу одним из ее московских муравьев.

* * *

Московский муравей медленно влечет себя от метро к себе домой. Пешком от метро до моего дома не так уж близко, чуть не полчаса даже и быстрым шагом, но куда мне торопиться? что мне дома? — и я отправляюсь пешком.

Мобильный напоминает о своем существовании, когда я, отрешась от окружающего мира до полного выпадения из него, проползаю на автомате знакомой дорогой, которой обычно езжу на машине, уже половину пути. До меня не сразу доходит, что в кармане у меня звонит телефон: он звонит — а я не слышу, и понимаю, что он звонит, только когда встречный парень, указывая рукой мне на карман, говорит: «Мужик, у тебя телефон! Телефон у тебя орет, мужик!»

— Да! — торопливо достав из кармана трубку, подключаюсь я к миру.

— Пап, это ты? — отвечает мне трубка звонким юношеским голосом.

Что за манера начинать разговор таким образом.

— Кто именно, простите, вам нужен? — не слишком-то ласково спрашиваю я.

— Пап, ты что, — сбившись, через паузу, произносит юношеский голос. — Это я, Лёнчик.

Ах, Боже ты мой, это мой младший, Леонид Леонидович! Мы так редко говорим с ним по телефону, почти с той же периодичностью, что видимся, отпечаток его голоса в моей памяти размыт и смутен, я узнаю его вот только сейчас, когда он назвался.