Полёт шмеля

Каменно-тяжелый, взрывом пронзивший голову удар в висок на какое-то время ослепил его, он потерял ориентацию, а придя в себя, обнаружил, что погребен под грудой навалившихся на него тел — сколько их было: пять, шесть, семь? неизвестно, — и все били его — куда только могли достать. Потом, пытаясь понять, как выбрался из этой свалки, получив лишь один по-настоящему ощутимый удар — тот, в висок, — Лёнчик пришел к заключению: его спасло то, что их было слишком много и они мешали друг другу. Навалившись на него, они пригибали его все ниже к земле, он сопротивлялся, пытаясь устоять на ногах, ему казалось: этого не может быть, что его сейчас свалят, он вырвется, но они пригибали его все ниже, ниже, и в какой-то миг он почувствовал: нет, ему не вырваться.

Сколько это длилось? Десять секунд? Двадцать? Тридцать? Едва ли больше полминуты, скорее всего, и меньше, но ему тогда показалось — вечность. Вдруг — почти тотчас, как он почувствовал, что в полной их воле, — сплетшийся ком тел на нем стал распадаться, его неприятели один за другим оставляли его, и вот он смог разогнуться.

Лёнчик разогнулся, но оказалось, кто-то жестко держит его за локоть. Сквозь стоявшую в глазах туманную пелену он увидел, что его держит человек в милицейской форме. Одной рукой держит его, в другой у него — милицейская дубинка. Которой, похоже, его и спас.

— Кто такой? — жестко, как держал, вопросил милиционер. — Пройдем!

Он не шевельнул своей дубинкой, но Лёнчику показалось — милиционер ударил ею под дых. Схватить из всех именно его!

— Кто такой я? Это я — пройдем?! А эти? — обвел он вокруг рукой.

Лицо милиционера выразило колебание. Он размышлял. Так длилось несколько мгновений, потом он отпустил Лёнчика.

— Ваше? — перейдя на вы, ткнул милиционер пальцем в пол.

Лёнчик посмотрел — под ногами валялась его втугую набитая сумка. Он наклонился, поднял ее и надел на плечо. И подумал, что раз слетела сумка, то должны были упасть и очки. Но нет, очков на полу не было. Он потянулся рукой к лицу и обнаружил, что очки на нем. Только почему-то он плохо видел — какая-то муть стояла перед глазами. Вернее, стояла лишь перед правым, но мешала обоим. В дополнение к тому, ощутил он, правый глаз еще и слезоточит. Он снял очки. Правый висок, когда дужка массивной пластмассовой оправы проехала по нему, отозвался болью, и в голове тотчас жарко запульсировало. Лёнчик дотронулся до виска — там уже взбухла странной, вытянутой формы шишка, боль, остро отдававшую в кость, причиняло даже легкое прикосновение пальцев.

— Очки у вас разбиты, — со строгостью, словно уличая Лёнчика в неком проступке, счел необходимым просветить его милиционер.

Лёнчик взглянул на очки у себя в руках. Левое стекло было целое, правое тоже осталось в оправе, но раскололось на три части, иззмеившись посередине вертикальной и продольной трещинами. Трещины были сплошь в мелких щербинах, — казалось, стекло прошито двумя тонкими витыми бечевками.

Однако же муть в глазах оттого, что снял очки, не проходила. Из правого глаза, окончательно убедился Лёнчик, потрогав подглазье, текли слезы, и под веком, когда моргал, резало. В глаз, судя по всему, попало крошево от разбитого стекла. Крепко он был зажат, если очки в отличие от сумки удержались на нем.

Следовало уходить отсюда. Его послали сюда увидеть всё воочию — он увидел. Даже больше, чем все остальные.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил он милиционера и, неся расколотые очки в руках, пошел по проходу обратно к сцене.

— Жид пархатый! — с яростью крикнули ему вслед.

Лёнчик обернулся.

— Да нет, такой же русский, как ты. Если ты русский.

— Жид! Падла, жид! В Израиль! — ответило ему разом несколько голосов.

Войдя за кулисы, Лёнчик тотчас столкнулся там с Лёвчиком.

— Что там, Леонид, у вас произошло с «Памятью»? — спросил он. — Можете рассказать для радиостанции «Свобода»?

— Вы же, наверно, видели, — ответил Лёнчик. Он был не в состоянии что-то рассказывать. У него дергало икру на ноге, под веком резало, глаз слезился.

— Буквально два слова, — настаивающе повторил свою просьбу Лёвчик. Губы его жестко сжимались, он был само воплощение грядущей справедливости и неизбежного возмездия. — Пожалуйста, — не дожидаясь согласия Лёнчика, протянул он к нему диктофон.

Лёнчик говорил и видел по лицу Лёвчика: все, что он говорит, тому не интересно, не само случившееся его интересует, — а то, что за ним, под ним, вокруг него…

— А почему они набросились на вас? Что вы такое сделали? — прервал Лёвчик сбивчивый рассказ Лёнчика.

— Да ничего я не сделал, — сказал Лёнчик. — Я спросил: «Вам не стыдно?»

— Да, вы спросили, и после этого? — Лёвчик несколько оживился.

После этого … Лёнчика словно проколотило током. А после этого тот в зеленом растянутом джемпере воскликнул, словно отдавая команду: «Он дерется!» Те же слова, что прозвучали без малого двадцать лет назад из уст оперативника КГБ, косившего под хулигана, послужив сигналом к действиям милиционера, дожидавшегося своего времени в глубине троллейбуса. Те же слова, слово в слово, и даже как бы с тою же интонацией!