Полёт шмеля

— Один капучино и один коктейль «Красная Луна». — В голосе ее ни следа лютости. Теперь это снова официантка из образцовой капиталистической ресторации, а не подавальщица из советской стекляшки. Должно быть, цена коктейля вполне компенсирует ей усилия по нашему обслуживанию.

— Ничего, ты не против, что я заказала коктейль? — спрашивает меня Гремучина, когда официантка оставляет нас за столом одних.

— Бога ради, — я несколько удивлен ее вопросом.

— Мне нужно расслабиться, — вздыхая, говорит Гремучина. — Я так устала. Этот твой Савёл меня просто выпотрошил.

— Он теперь не мой.

— Твой, твой, — ответствует Гремучина. — От тебя же он мне достался. И они там все время тебя поминают: вот с Лёнчиком, вот когда Поспелыч… Главное, не поймешь, что им надо. Извели. То такой им текст, то другой, то это сегодня годится, а завтра уже не хиляет… Извели! Просто извели!

Она не поминает о деньгах, что я привез ей, и я тоже не поминаю. Пусть сама. Гремучина заговаривает о деньгах, когда от ее коктейля почти ничего не остается.

— Так что о новостях для меня, — произносит она. — Они с тобой?

Ну, слава Богу. Наконец-то. Я уже, можно сказать, изждался.

— Эти новости тебя занимают? — отдаю я ей конверт с франклинами.

Она мне не отвечает. Мгновение назад напротив меня сидела женщина, и вот уже ее нет — хищная кошка рвет когтями добычу, перекусывает клыками шею…

— Почему всего тысяча? — пересчитав деньги, недоуменно смотрит она на меня.

Настает моя очередь удивиться.

— Сколько мне было сказано, столько и есть.

Что, конечно, не совсем так, эту сумму назвал я. Но она была мне подтверждена.

— Этого не может быть! — восклицает Гремучина. В зале ресторана стоит интимный, расслабляющий полумрак, но и в этом полумраке я вижу, что лицо у нее идет крупными красными пятнами. — Должно быть пять тысяч! Как в прошлый раз.

Теперь, я чувствую, красными пятнами идет, должно быть, моя рожа.

— Сколько мне было сказано, столько и даю, — повторяю я.

Она смотрит на меня разъяренным, полным враждебности взглядом — кошка, у которой вырвали из пасти добычу, когда она уже готова была насладиться ею.

— А если подумать?

— При чем здесь «подумать»?

— Хорошо, — Гремучина вытаскивает из бокала соломинку, бросает ее на стол, делает глоток прямо из бокала, убирает конверт в сумочку и встает из-за стола. — Ты меня оскорбил. Ты пожалеешь об этом. Я тебе обещаю: ты пожалеешь.

У меня хватает выдержки промолчать. Я, в общем, и готов отдать ей эти пять тысяч — и урчи над ними в своем углу, но вскидываться сейчас: на, бери! — это признаваться в том, что врал, обманывал, кидал, когда ничего подобного и в помине!

Счет, что по моему требованию приносит официантка, поражает дикостью проставленной в нем суммы. Но я расплачиваюсь по нему с бесчувствием робота. Откровенная несправедливость счета — сущий пустяк в сравнении с теми неприятностями, что ждут меня, если Маргарита исполнит свою угрозу.

А впрочем, что она там такое особенное может устроить, говорю я себе, уже оказавшись на улице. Ну, скажет Берминову о Евдокии. Ну, скажет он Балерунье. И что? Все происки врагов, милая моя Лиз, просто я не захотел платить шантажистке…

Так, успокоив себя, я добираюсь до своего корыта, оставленного в одном из сретенских переулков, и качу на Мясницкую в турфирму. Май уже совсем на носу, до нашего путешествия с Балеруньей — месяц, и пора, наконец, выкупить путевку. Лиз, мы с тобой едем в Бразилию! Лиз, мне ужасно жалко этих безумных денег, что стоит путевка, но то, что я выбрасываю их на бразильский ветер, — это ли не доказательство моих чувств к тебе?

Выйдя из агентства, я звоню Балерунье и сообщаю ей, где был и что сделал. Дело в шляпе, повторяю я почему-то это пыльное выражение несколько раз, пока мы говорим.

— Все? В шляпе? — ликующе переспрашивает меня Балерунья. — Приезжай тогда. Хочу посмотреть. Никогда еще не держала в руках билет до Бразилии.

Видеться сегодня с Балеруньей — это не входило в мои планы. Я намеревался отправиться к себе в берлогу обратно на диван. Я уже даже предвкушал, как снова растянусь на нем. Однако отказывать Балерунье? Это невозможно.

Балерунья принимает меня в гостиной. Как в тот дождливый зимний день в конце прошлого года, когда я приехал к ней после разрыва с Савёлом. И, как тогда, она в том же красном шелковом китайском халате с черными драконами, из пастей которых между полами то и дело маняще выскакивает ее мускулистая ножка. Чем дольше длится наше встреча, тем отчетливее я осознаю, что Али-Баба сегодня будет допущен до сокровищ волшебной пещеры. Ему даже не нужно говорить «сезам» — входной камень и без того отвален.

А когда карманы мои уже отягощены сокровищами до того — больше не влезет и жемчужинки, она, как обычно, принимается меня выпроваживать.

— Я люблю просыпаться одна, — говорит она. — Ты же знаешь. — И сдабривает свою жестокость легким смешком: — Девушка привыкла начинать утро без свидетелей.

Интересно, а как мы будем начинать утро, путешествуя по Бразилии? Номер у нас будет один.