Полет Пустельги

Он в два глотка опорожнил стакан и убрал в шкаф поднос.

— Пока я отсутствовал, мой зам, генерал Мельников, ваши документы рассмотрел. Но, будучи человеком дальновидным, он в соответствии с приказом Абакумова ваше личное дело направил в Москву. А сегодня мы получили телефонограмму из Главного управления, в которой мне приказано вас, подполковник, направить в распоряжение Главного управления военной контрразведки Смерш. Ну что, Савельев, рады?

Савельев совершенно не понимал, о чем идет речь. Сглотнув слюну, хриплым голосом спросил:

— Товарищ генерал-лейтенант. Можно поинтересоваться: о чем, собственно, вы говорите? Я никаких рапортов не писал. И о приказе товарища Абакумова ничего не знаю.

Генерал с недоверием поглядел на Савельева, вынул из папки документ и положил на стол.

— Читайте на здоровье.

Савельев взял лист бумаги, но от волнения вначале ничего не смог разобрать. Рука дрожала, буквы скакали перед глазами. Он с трудом сфокусировал внимание на бланке: «Ленинградский государственный университет». Встряхнул головой, стараясь отбросить нахлынувшее и окутавшее волнение. Собрался и прочитал:

«Начальнику Главного управления контрразведки Смерш Наркомата обороны СССР генерал-полковнику тов. Абакумову

Товарищ генерал-полковник! В связи с победным окончанием Великой Отечественной войны, необходимостью подготовки кадров для советской промышленности и науки прошу Вас демобилизовать из рядов Вооруженных сил и направить в распоряжение ректората товарища Савельева Александра Васильевича. Тов. Савельев — один из молодых и талантливых советских ученых-физиков, в чьих знаниях сегодня особенно нуждается страна.

Ректор, профессор А.А. Вознесенский».

Савельев улыбнулся. Он понял, что за этим письмом стоит его научный руководитель, декан физического факультета ЛГУ, заведующий кафедрой оптики, один из основоположников современной спектроскопии профессор Сергей Эдуардович Фриш. Декан спешил вернуть своих оставшихся в живых питомцев.

— Чего это вы улыбаетесь, Савельев? — генерал чуть смягчил тон. — Вы хоть понимаете, что письмо подписано не просто ректором университета, а родным братом первого заместителя председателя Совнаркома товарища Вознесенского Николая Алексеевича?

— Все понятно, товарищ генерал-лейтенант. Теперь все понятно. Никакого рапорта никуда я не писал. Рад, конечно, что меня не забыли в университете. Но, поверьте, для меня это письмо — сюрприз. Просто один очень хороший человек и талантливый ученый хочет не растерять своих учеников.

— Профессора Фриша имеете в виду? — уже спокойно спросил генерал.

— А вы его знаете? — удивился Савельев.

— Лично не знаком, но много наслышан о нем положительного. Да, а приказ генерал-полковника о том, чтобы всех старших офицеров контрразведки, имеющих естественно-научное или техническое университетское образование, таких вот, как вы, академиков хреновых, — Вадис уже совсем по-доброму улыбнулся и крякнул для солидности, — направлять в его распоряжение. Слава богу, у нас их в контрразведке мало. Думаю, подполковник, в Москве разберутся, где вам служить. Но, если не ошибаюсь, вам в скором времени придется плотно работать с профессором Фришем и другими физиками. И все благодаря, кстати, вашему Бауру.

Савельев обтер носовым платком взмокший лоб и шею.

— А можно я никуда не поеду? Товарищ генерал-лейтенант?

Вадис недовольно заворчал:

— Нет, мой милый. Ничего не выйдет. Я вовсе не желаю ссориться с руководством. Собирайте вещи. Завтра со мной полетите в Москву. Хотя, если честно, мне жаль расставаться с вами, — он повернулся в сторону Грабина. — Вернусь через неделю. Смотри, Грабин, чтобы девятнадцатого числа стоматологи были у тебя. Будем допрашивать. И моли бога, чтобы они не сбежали. После допроса результаты дела доложим маршалу Жукову и генералу Серову. Все документы приведи в порядок и подготовь краткий доклад. А пока помалкивай. Все свободны.

Савельеву хотелось добежать до Шпрее и утопиться. Он пытался закурить, но спички ломались. Грабин дал прикурить ему от трофейной зажигалки, закурил сам.

— Держи, Саша, на память, — полковник вложил в ладони Савельеву немецкую никелированную зажигалку, — пойдем, пройдемся. Да успокойся ты, наконец. Ну не знал я ничего об этом письме! Если бы знал, думаешь, не предупредил бы тебя?

Савельев не мог сосредоточиться, не понимал, что говорит Грабин. Голова гудела. Он представить не мог, что будет с ним дальше.

— Успокойся, Савельев. Дело мы сделали. Это главное. А дальше… Мы с тобой люди военные. Где прикажут служить, туда и поедем. Ты еще совсем молодой. У тебя все впереди. Жизнь гораздо богаче и интереснее, чем мы ее знаем. А что мы с тобой видели? Война, смерть, голод, разруха, горе и слезы. Думаю, многое изменится. Знаешь что, поехали ко мне. Выпить надо. Позовем Мирошниченко, Лену. Поехали.

Сборы были скорые. Сизова, утирая то и дело рукавом гимнастерки льющиеся ручьем слезы, сложила в чемодан вещи Савельева, продукты, заботливо приготовленные старшиной Кухаренко. Постучали. Лена лихорадочно вытерла полотенцем лицо, вскочила на ноги, одернула гимнастерку