– Вот это мне понравилось. Никола Луазелёр:
– Не понимаю, монсеньор… – Провокатор был бледен. – Но… как?
– Что тут непонятного, мэтр Луазелёр? В соседней камере есть слуховое окно. А у Маншона и Буагильома, между прочим, прекрасный дар быстрого письма. Если их дар кому и уступает, так это только вам. У вас пропал аппетит? Вы перестали есть, Луазелёр…
– Я уже сыт, ваше преосвященство.
– Наконец-то. А не то я думал, что вашему приступу голода не будет конца. Так вот, Луазелёр, я хочу, чтобы ее исповедь была долгой и красочной, как ясный летний день. И чтобы Жанна говорила громко. Я ничего не хочу упустить. А теперь отправляйтесь обратно, Никола, вам давно уже пора к нашей подопечной. И далеко не испускайте винный дух. Жанна проницательнее, чем вы думаете!
Женщина была так полна и неповоротлива, что ее, в ночной рубашке, укрытую меховой накидкой, вели от роскошной кровати с балдахином к столу две служанки. Черные волосы женщины были густо побиты сединой, и сейчас, распущенные, ложились на плечи. Ее пальцы вздулись, и дорогие кольца, казалось, впились в них мертвой хваткой раз и навсегда. На распухших ногах были одеты парчовые тапочки, расшитые золотом, с загнутыми носами.
В углу просторной спальни, по всему – когда-то богатой убранством, а теперь – обедневшей, с ночи горел камин. Почти все дрова превратились в угли. Языки пламени слабели. Кое-где уже остывала зола.
Пока одна служанка поддерживала госпожу под локоть, вторая отодвинула перед ней стул. Женщина с трудом села. Служанки ждали распоряжений. Но женщина не спешила. За окном королевской спальни дворца Сен-Поль было непогожее зимнее утро.
– Зажгите свечи и принесите перо и бумагу, – сказала она служанкам. – И поторопитесь…
Одна из служанок зажигала одну за другой свечи в тяжелом медном подсвечнике, вторая расторопно принесла письменный прибор, аккуратно разложила перед госпожой предметы – бумагу, перо, чернила.
– Теперь обе подите, – сказала тучная женщина, – нет, стойте… Виолетта…
– Да, Ваше Величество?
– Разыщи Шарля. Если спит, разбуди его. Пусть немедленно придет…
Она вновь посмотрела в окно. Сырой зимний день. Безрадостный. Тяжелый. Как и все остальное. Особенно ее тело, которое она не узнавала. Распухшее, отечное, уродливое. Оно, точно мешок, в который ее затолкали насилу и выбраться из которого уже было нельзя. Затолкали и бросили в Сену. Каждый день был новой волной, который захлестывал ее. Особенно вот такой – серый, зимний. Вначале она ненавидела свое тело. Но потом устала. Устала даже презирать. Она просто стала равнодушна к нему.
Женщина обмакнула гусиное перо в чернила, но не сразу коснулась им бумаги. Перо мелко дрожало над ней, и уже через несколько секунд черная клякса расплылась по листу.
Но это мало тронуло женщину…
Вновь обмакнув перо, она коснулась им бумаги.
«Уважаемый мэтр Кошон! – написала она. – Надеюсь, что мое письмо застанет Вас в добром здравии…»
Она вновь посмотрела на небо за арочным проемом окна. Надо было собрать воедино все потоки слов, которые последние дни беспощадно размывали ее сон. Эту ночь она не спала совсем. И оттого голова и все тело было тяжелым. Мысли терзали ее, не давали покоя. День сегодняшний и день вчерашний спорили друг с другом. Она то и дело оглядывалась – возвращалась на много лет назад, когда была могущественной государыней, желанной любовницей – великих мира сего и простых рыцарей, бойкой наездницей, матерью принцев и принцесс. Сейчас она думала о том, что дала жизнь многим детям, но злой рок, точно в насмешку над ней, отнимал их у нее. А она старалась не замечать этого. Точно это были и не дети вовсе, а облака, подхваченные ветром и навсегда уплывающие куда-то. Единственный оставшийся сын ненавидел и презирал ее.
А дочери…