Поздним вечером того же дня, окрыленные победой, французы атаковали форт ворот моста, но потерпели неудачу. Часть англичан, вернувшихся из-под Вербери в Ла Венет, наблюдавших за вошедшей в Компьен свежей армией французов, ночью дезертировала.
Утром граф Люксембург переправил свои войска через Уазу, пытаясь реабилитироваться – он хотел вызвать французов на сражение, но те во второй раз «не заметили» его. Зато компьенцы беспощадно расстреливали крепость моста на той стороне реки, вынуждая англичан и бургундцев покинуть ее.
– Удерживать дальше наши позиции бесполезно, – на военном совете в Пон-Левеке сказал лорд Хандингтон. – Надо отходить.
Жан Люксембургский был сер лицом – давно он не терпел такого краха. Разве что удар секиры Потона Ксентрая, разрубивший его лицо, лишивший глаза, был сравним с этим поражением. Но тогда был сражен только он сам, а теперь за ним стояли тысячи солдат, вся Бургундия, силы коалиции. Как он жаждал отмщения! И какой тщетной была его жажда…
Ночью англо-бургундцы покинули и подожгли крепость моста и спешно двинулись в Пон-Левек.
Но французы не стали дожидаться, пока противник отойдет, собрав свои пожитки. Без большого труда они развивали преимущество, отвоевывая крепость за крепостью, мост за мостом.
И вскоре бургундцы и англичане побежали, оставляя в своих лагерях крупные бомбарды, кулеврины и другую артиллерию, которую увезти с собой уже не было никакой возможности.
Все досталось наступающим французам.
Военные успехи бургундцев и англичан под Компьеном улетучивались, как улетучивается утренний туман над озером с восходом солнца…
Если бы Жанна, которую везли по северным дорогам Франции, знала об этом, счастье коснулось бы ее, даже пленной, связанной по рукам и ногам. Видеть освобожденный Компьен – было ее заветной мечтой!
Ее везли осторожно – через северные города Франции, куда бы не смог пробиться быстрый отряд одного из ее капитанов.
Боревуар – Камбре – Аррас – Дуллан – Сен-Ринье – Абвиль – Ле-Кротуа. В последнем из названных городов 20 декабря англичане выплатили бургундской партии сумму в 10 000 турнейских ливров. В тот же день, во время прилива, Жанна покинула Ле-Кротуа. Ее перевезли в лодке через эстуарий, в который впадала Сомма. Далее был городок Сен-Валери и долгий путь вдоль побережья. Ее везли по дороге, недосягаемой для самого бойкого и летучего отряда французов. Не отрываясь, Жанна смотрела в сторону Ла-Манша – за проливом была Англия, вотчина ее врагов, сотни лет подряд посягавших на ее любимую Францию. Первый раз она была так близка к этой земле…
Следуя побережьем, они достигли Дьеппа, а затем резко повернули на юг.
В субботу 23 декабря 1430 года, накануне Рождества, Жанну привезли в Руан, столицу Нормандии, в неприступный замок Буврёй, когда-то построенный французским королем Филиппом Августом, а нынче ставший резиденцией графа Уорвика, правой руки лорда Джона Бедфорда.
…Когда она подъезжала к Буврёю, семь башен на фоне зимнего нормандского неба показались ей преддверием ада. Как она думала, так и случилось. Сырые каменные лестницы, хмурая стража. Злорадство на лицах победителей.
Ее ввели в камеру, состоявшую из двух комнат, соединенных коридором. В дальней в середине стояла клетка. Клетка! В углу ее – кровать. И все же – клетка! Точно она была зверем!
Она – Дева Франции.
Офицер открыл дверцу, и ее втолкнули внутрь, но она бросилась назад, вцепилась связанными руками в горло солдату и едва не придушила его, но ее оторвали от тюремщика, сломали, повалили на пол. «Мерзавцы! Мерзавцы! – повторяла она. – Подлые трусы, вы не имеете права!» Несколько пар мужских рук подняли ее и поставили у прутьев, как она ни пыталась вырваться, и кто-то сзади стал стягивать ее руки и ноги, приковывая ее к прутьям.
Жанна оказалась распятой.
– Так оно будет спокойнее, – сказал офицер.
– Долго вы ждали, чтобы так поступить со мной! – бросила Жанна офицеру, когда он и солдаты собрались уходить.
– Мы ждали терпеливо, – усмехнулся офицер. – И мы победили. Когда ты одумаешься и дашь слово вести себя спокойно, мы смягчим наказание.
– Будьте вы прокляты! – вырвалось у нее.
Дверь в камеру захлопнулась. Англичане ушли. «Проклятые годоны! – остервенело кричала она. – Свиньи! Чертово отродье!» Она бранилась долго – ругательства рвались из нее наружу. Долгие дни молчания вырывались из нее, наполненные страхом, яростью и отчаянием. Но, кроме стен, слушателей не было.
В который раз Жанна рванулась – но двигаться она не могла. Это было истязанием – грубым и утонченным одновременно. С ней поступали не так, как поступают с пленным командиром, с ней обошлись как с непокорной рабыней.
Затихнув, она вновь вспомнила долгую дорогу сюда – в Руан. Она дала себе слово вынести ее с той же твердостью духа, с какой она собиралась на битву. Кричать бесполезно. Так она заставит только ликовать своих врагов. И праздновать победу.
Теперь она уже не сомневалась – семь башен Буврёйского замка были преддверием ада…
Близким огнем уже обожгло ее лицо.