Полет на месте

Жена Улло была, конечно, печальна, но держалась хорошо. Когда я после того, как зажгли свечи на могиле, снова пожал ей руку, она живо отозвалась на это рукопожатие и сказала, почти выражая мне соболезнование со своей стороны: «О, я понимаю, ведь вы были такими старыми друзьями…», что заставило меня, к своему стыду, подумать: что ты можешь понимать… если я и сам толком не знаю, насколько серьезно все это было… А когда она увидела, что я собираюсь уходить, воскликнула:

«Нет, нет — прошу вас к нашему поминальному столу! Тут, недалеко!..»

Это действительно было близко, в маленьком ресторане, в ста шагах от южных ворот кладбища. Мы, видимо, все, как мужчины, так и женщины, переоценили тепло солнечного осеннего дня. И нам стало холодно у могилы. Все, кто употреблял водку, выпили первые рюмки, передернувшись и сбросив оцепенение. В том числе я и один из провожающих, оказавшийся со мной рядом.

Это был мужчина значительно моложе Улло и меня, он принадлежал к тем пришедшим, кого я не знал, но с кем мы — благодаря первым энергичным возлия–ниям — легко преодолели отчуждение.

Невысокий, лет сорока, который на первый взгляд показался мне бесцветным. Я забыл имя своего соседа, но помню первое впечатление: и лицо и голова одинаково круглые, словно выточенные. Но выточенные все же из сучковатого дерева. Маленькие скучно–серые глаза блестели вопреки всему как–то живо. Речь неожиданно складная. Выяснилось, что он работал вместе с Улло. Нет–нет, не на складе стройматериалов, а в Комитете по печати. Я точно не понял, на какой должности он там состоял. Но о деятельности Улло там был в курсе.

Между прочим, в отношениях между старшим и младшим поколениями, все равно в каком обществе, возникает известное напряжение. Кто не находит для умствований иной темы, называет это конфликтом и трезвонит о нем. Конечно, случаются и конфликты, но в девяти случаях из десяти речь идет о нормальном психологическом напряжении. В иных обстоятельствах и в иные времена это напряжение может нарастать. Сейчас здесь, в Восточной Европе в Балтийской зоне, оно проявляется достаточно сильно. Ибо граница между биологическими поколениями у нас более или менее там же, где и формообразующая: с одной стороны те, у кого есть личный опыт ушедшего мира, с другой — те, у кого соответствующее пространство памяти наполняет лишь пустой отзвук. Однако разговоры или писанина о каких–то специфических местных конфликтах между поколениями — не что иное, как болтовня философствующей журналистики на пустом месте.

Глазами старшего поколения позиция молодых проявляется в виде комплекса неполноценности — двояко, или как превосходство, или в зависимости от личных отношений — как сервильность. То есть я хочу сказать: в этой позиции доминируют элементы либо превосходства, либо сервильности. И чем интеллигентнее собеседник, тем в более скромной и скрытой форме они обнаруживаются.

Моим соседом за поминальным столом был, несомненно, очень интеллигентный человек. Так что не следует забывать о легкой сервильности по отношению к Улло и его поколению. Вдобавок нужно учесть, при каких обстоятельствах происходил наш разговор, — все же поминальное застолье. Стало быть, я спросил после третьей рюмки, знает ли он что–нибудь о причинах ухода Улло с работы. И он немедленно объяснил:

«Разумеется. За этим стоял скандал. Сам–то по себе небольшой. Но во всяком случае, такой, что в Комитете о нем знали. По меньшей мере начиная с определенной должностной ступеньки».

Мой сосед сказал: «Видите ли, я ведь не знаю, как прошла приемка–инвентаризация складов при поступлении Улло на работу…» И я подумал в замешательстве: неужели и ты, Брут? Неужели и ты, Улло, замешан в какой–то пошлой афере?..

Мой сосед продолжал: «Во всяком случае, склады он принял согласно предписаниям. И начальство было им довольно, и чем дальше, тем более довольно. Пока, кажется, через год после его поступления на работу в бухгалтерии Комитета не возникло какое–то недоразумение с отправителем товара. Из Комитета позвонили Улло на склад — дескать, сколько у вас того–то и того–то, скажем цинковых белил, числится в картотеке? Он ответил, что 1411 килограммов. А когда из Комитета пришли с проверкой, оказалось, что 1411 килограммов цинковых белил на складе имелись, а в картотеке — отсутствовали. То есть они и в картотеке не отсутствовали. Ибо отсутствовала сама картотека. Да–да: вышло, что у товарища Паэранда вообще не было картотеки…»