Полет на месте

Тут я заметил, что предмет, который я принял за глиняную, неожиданной формы вазу, стоящую на подоконнике за занавеской, вовсе ею не был. Оказалось, что это Улло просунул в окно свою голову. Оперся острым подбородком о подоконник и смотрел на меня слегка косящими насмешливыми глазами. Я спросил шепотом:

«Улло! Как ты оказался тут посреди ночи?»

Он усмехнулся и ответил голосом, который прозвучал непомерно громко. Хотя на самом деле говорил он довольно тихо.

«Я провел опыт, можно ли тебя разбудить взглядом. Оказывается, можно. И весьма легко».

Я по-прежнему произнес полушепотом: «Говори тише. Все спят еще. И залезай в комнату. Через окно».

Он усмехнулся: «Нет. Не сейчас. Я тут не один. Высунь свой нос наружу и посмотри».

Изголовье моей кровати было как раз под окном. Я приподнялся на локтях. Перевесился через низкий подоконник, и чья-то голова поднялась навстречу моей в метре от лица Улло. Голова какой-то абсолютно незнакомой мне девушки. Улло положил руки нам на затылки и свел наши лбы над подоконником:

«Бэмс! Ну, знакомство состоялось. Это Яак. О котором я тебе говорил. А это Рута. О которой я тебе, кажется, не говорил».

Взъерошенные белокурые с рыжинкой волосы, большие желтоватые глаза, белые смеющиеся зубы и легкий запах сирени отодвинулись от окна, и Улло сказал:

«На, Яак, возьми в свою комнату на хранение наши походные вещички. А мы пока сходим на море. Между прочим, у нас с Рутой на двоих имеются три кроны. Но мы будем рады гостеприимству этого дома, если ты предложишь нам после купания утренний кофе. Во сколько его подают?»

Я ответил: «По воскресеньям — часов в девять…»

«О' кей!» — отозвался Улло, а я тем временем смотрел на тоненькую загорелую Руту, которая сидела под окном в кустах лиловой сирени. Смотрел — и не мог оторвать глаз от того, как она одета, вернее, раздета. Потому что на ней не было ничего, кроме светло-лилового купальника.

Улло бросил мне: «И еще вот что… — Затем в сторону Руты: — Погоди немного. Я дам ему стихотворение». Рута сказала, смеясь: «Давай, давай. Я тут посиреню немножко». И я подумал: «Чертова девчонка — она посиренит».

В это время Улло вытянул свою голую, умеренно волосатую ногу, потому что был в коротких штанах, и я увидел приспособление, привязанное к его голени. Это была примерно пятнадцатисантиметровая, диаметром четыре-пять сантиметров кожаная трубка, у которой, видимо, имелось внизу донце и которая сверху закрывалась крышкой. Вероятно, мастерил сам. Двумя кольцами — нижнее из кожи, верхнее, очевидно, из резинки от носка — футляр был прикреплен к ноге. Улло снял крышку с футляра и вытащил оттуда аккуратно свернутую бумагу:

«Читай, а мы пока сходим на море. Потом прокомментируешь».

Я бросил взгляд на листок. Стихотворение, аккуратно напечатаное на машинке, походило на перевернутую пагоду. Я коротко кивнул. И почувствовал, что такое доверие подействовало на меня ободряюще. Как-никак, выпускник школы, скоро в университет поступит и настоящий поэт, что из того, что нигде не напечатал ни строчки, — и ждет от меня оценки своих стихов. Такое доверие может оказать лишь друг.

Предупредил родителей, что на утренний кофе к нам придет Улло. Отец зевнул: «А-а, это твой Берендс». Я добавил: «И еще девушка одна — Рута Борм, племянница Фердинанда, знакомая Улло».

«Этот Фердинанд Борм был, кажется, аферистом», — заявила мама безапелляционно, на что я не смог не ответить:

«Это не обязательно относится к его брату. И тем более к его племяннице».

Вскоре они пришли. И мои самые дурные предчувствия сбылись на все сто, на сто пятьдесят процентов: Улло в своих коротких штанах и сандалиях и в какой-то неброской рубашке был вполне о'кей. Но на Руте надето ничуть не больше, чем когда она отправилась на море, волосы растрепанные и мокрые. А ее светло-лиловый купальник все же был более закрытым, чем нынешние, которые обнажают бедра чуть ли не до подмышек. Но по сравнению с тогдашними все-таки очень открытый — этот купальник, лишь кое-где мокрый, был преимущественно сухой. Рута к тому же была босиком, и ногти на пальцах покрыты светло-розовым лаком.

Отец сложил трубочкой губы, приподнял брови — но все же в меру — над очками и ждал, когда Улло представит ему девушку. Однако Улло сказал только: «Барышня Рута Борм».

Отец предложил: «Ну что же, садитесь».

Мама явно остолбенела и произнесла, когда Улло и Рута усаживались за стол:

«Не будет ли холодно молодой даме в таком одеянии? Может, я вам предложу что-нибудь на себя накинуть?»

«О нет, — бодро откликнулась Рута. — Мы прямо из моря, и потому здесь кажется так тепло, что…»

Мама спросила: «Ах прямо из моря? Когда же ваш купальник успел высохнуть?»

«Ох госпожа, он и не мог особенно промокнуть, — охотно пояснила Рута, — потому что мы купались голые. Ведь там, на пляже, ни единой души».

«И чем же барышня в частной, так сказать, жизни занимается?» — спросил поспешно отец, чтобы предупредить возможную реакцию матери.

Рута сказала: «Театром».