Полет 'Феникса'

Шатаясь, прямо под солнцем пошел в салон. Там, держа на коленях лист металла, сидел Стрингер, склонившись над бумагами и чертежами. У его ног лежали какие-то журналы и каталоги. Он был поглощен работой и не заметил, как Моран прошел между разломанными сиденьями к тому месту, где хранились бумаги Отто Кепеля и письмо, адресованное отцу, матери и Инге. Нож, зажигалку и ключи он тоже положил к себе в карман: семье, в ее горе, захочется иметь на память эти мелкие предметы, к которым прикасались его руки. Нож Моран очистил, и они никогда не узнают его последнего назначения. Письмо и листы полетных рапортов уложил вместе с картой.

Стрингер даже не поднял головы, когда штурман проходил мимо него. Сержант спал. Тилни лежал на спине с открытыми глазами.

- Мы улетим завтра? - спросил он.

- Ровно в восемь, малыш. Не опаздывай.

Моран заметил, что в глазах юноши больше нет страха. Видно, для страха, как и для горя, есть свой предел: душа, как и тело, способна самоизлечиваться. Или же его примитивная вера в бога, который и пальцем не пошевелил ради капитана Харриса, - воплотилась теперь в Стрингера, конструктор сейчас олицетворял ту сверхъестественную силу, которая способна их спасти. Можно найти с десяток объяснений, но это не так и важно, раз страх прошел.

- Лью, - Таунс не спал, хотя ночью работал больше других. - Я вот о чем думаю. Надо вернуть патроны в обойму.

Моран с подозрением посмотрел в красные глаза на старческом лице. Теперь с Таунсом было все в порядке.

- Надо, - кивнул он.

- Вы можете забыть, куда их сунули. Или там для них слишком жарко. Где бы они ни были, для них не место. Они должны лежать в обойме. Завтра они понадобятся. - Он отвернулся.

В глазах его не было ничего подозрительного, хотя они и покраснели от начинавшейся пустынной слепоты. Голос тоже был нормальным; нечеткость произношения объяснялась только жаждой. Опять он был собран, стал прежним Фрэнком Таунсом. В этом был смысл: нужно протянуть еще шесть часов на жаре, затем выдержать долгую ночь, да еще работать - и все это на нескольких глотках воды, которую, может, лучше и не пить, потому что она способна свести с ума. К утру они забудут о многом даже очень важном. К тому времени самолет, возможно, будет готов к полету, но без пиропатронов мотор не запустить. В этом был смысл, но... не потому завел об этом речь Таунс. Трудно, почти невозможно представить себе, чтобы он заговорил в таком духе: "Послушай, я признаю, что главный - Стрингер. Но я пилот, и завтра все будет зависеть от меня, от того, как я себя чувствую. Могу ли я уважать сам себя, если от меня прячут эти штуки, как спички от ребенка? Дай мне возможность снова поверить в себя".

В этом был смысл. Летчик должен знать, что ему доверяют. Риска теперь нет.

- Сказать по правде, Фрэнк, я даже забыл, что мы вытащили патроны. Возьми их в ящике для почты. - Таунс поднялся и пошел в салон, несмотря на предостережение Морана:

- Дождись, пока станет прохладнее. Сейчас там ад.

- Я должен сделать это сейчас. Спасибо тебе.

Он тотчас пожалел, что не послушался совета, но в душе чувствовал, что прав: надо сделать это сейчас, только тогда он сможет забыть и ужасный вопль, и звон разбитой лампочки, и самое страшное - выстрел Морана.

Патроны лежали там, где и сказал штурман, - все семь патронов для семерых.

Стрингер сидел в салоне, сосредоточившись над бумагами, разложенными на листе металла. Таунс увидел начерченные его рукой самолетные силуэты. Тут же лежали цветные каталоги с выведенным на них большими буквами фирменным названием: "КЕЙКРАФТ". Таунс что-то слышал об этом.

Парень не заметил, как Таунс вошел в самолет. Он не обратил на него внимания и тогда, когда пилот склонился над ним. В этот миг он вдруг почувствовал, что проник в самую суть Стрингера, понял его до конца. Он даже вздрогнул от внезапного озарения: Стрингер мечтатель, как многие ученые. Он способен сосредоточиться на своей навязчивой идее до такой степени, что все остальное перестает для него существовать. Принимаясь за постройку нового самолета из обломков старого, с помощью никуда не годных инструментов, в нестерпимой жаре пустыни, он мог заявить: "Не вижу никаких проблем". Слыша, как корчится от боли Отто Кепель, когда сдвинулся с места фюзеляж самолета, он мог спокойно заметить: "Повреждений нет". Едва не лишившись рассудка от того, что встретилось препятствие на пути к его мечте, он способен был прийти в себя и возобновить работу, заявив при этом: "У меня нет времени, чтобы умирать!"

Для него не существует ни боли, ни жажды, ни жары, ни пустыни, ни самой смерти. Ничто, кроме его мечты, для него не реально. И, видимо, только такой мозг способен построить в этом аду такую машину, как "Феникс", и дать им всем шанс спастись. В студенческих очках и с мальчишеской прической, держа в руке карандаш, конструктор был поглощен своими чертежами.

Таунс направился к двери, но вдруг замер, точно пораженный молнией. Он зажмурил глаза. Охваченный паникой, забормотал: "Нет... нет... нет..."