Полет «Феникса»

— Пойду я один, — отрезал Таунс.

Кроу глянул на Бедами. В этом был смысл: телесная влага очень дорога. Следовало бы бросить жребий, кому идти, но по всему видно, Таунс решил твёрдо. Он спустился по восточному склону дюн. Моран обратился к Белами и Кроу:

— Прошу вас, разведите через пару часов костёр. — В ослепляющем свете, уже сейчас мешавшем что-нибудь разглядеть, вряд ли будет видна солнечная сторона этих дюн с расстояния в две мили. И он скатился по склону, притормаживая пяткой.

— Лью, погоди! Мне надо размяться.

Он больше не доверял Таунсу. Нервы у всех на пределе, а Таунса к тому же терзает чувство вины. Ещё с холма Моран заметил какое-то тёмное пятно. Оно плавало в водном мираже. Вероятно, верблюд, обессилевший и брошенный. Но если это не верблюд, а новые жертвы… Таунс может поддаться наваждению и уйти куда глаза глядят, пуститься, так сказать, в искупительное паломничество, потому что теперь станет семь погибших. Он сам будет восьмым.

Они шли минут сорок, до узких щёлок зажмурив глаза между обожжёнными веками. Тёмное пятно оказалось не миражем. То был верблюд. Он, должно быть, умер во сне, потому что передние лапы неуклюже разъехались в разные стороны под тяжестью тела.

Они миновали труп и направились к ещё двум фигурам, которые были слишком малы, чтобы их можно было разглядеть с дюн. Обогнули погасший костёр и замерли.

— Этого мы и ждали, — прохрипел Моран. — Ты будешь лгуном, если станешь отрицать это.

Таунс молчал.

С них сняли ботинки. Ботинки, часы, портупею и револьвер.

Моран ободряюще посмотрел на Таунса:

— Ведь это было их решение, не твоё. — Он принялся рыть в песке яму.

Они пробыли здесь уже около часа, тела их отдавали ту немногую влагу, которая ещё оставалась.

Таунс не проронил ни слова. Когда все было кончено и они повернули обратно, Моран остановился у трупа верблюда.

— Даже если бы они и взяли их с собой, то далеко не ушли бы. Эти мерзавцы сами потерялись. — Горб у верблюда был сморщен, весь усох, видно, в нем иссякли запасы жира. Шейные вены надрезаны в четырех местах: как последнее средство, араб способен пить кровь своего животного. Снятые ботинки, часы и пистолет были привычными, традиционными трофеями, которые берут у мёртвых, даже если нет никакой надежды выручить за них деньги.

— Дай твою бутылку, Фрэнк.

Таунс отвернулся. Пришлось самому взять у него бутылку. То, что он задумал сделать с телом верблюда, потребует много времени. Может быть, у него начнётся рвота и он потеряет остатки жидкости. Поэтому он твердил про себя заклинание: «Это означает жизнь для двоих целые сутки».

Лезвие карманного ножа прошло через стенку желудка, дважды он останавливался, повторяя шёпотом: жизнь, жизнь, жизнь. Несмотря на подступающую тошноту, он продолжал наполнять бутылки зеленоватой, пачкающей руки жидкостью. Наполнив до краёв, туго закрутил пробки и протёр песком. Больше влаги не оказалось. Верблюжий желудок способен содержать до пятидесяти галлонов воды, но это животное дошло до предела и умерло от истощения. Наверно, бедуины не заметили, что верблюд не встал после ночёвки, иначе они забрали бы из него всю оставшуюся, воду. Они тоже дошли до предела, подумал Моран, и эта мысль его утешила.

Он вытер бутылки о шерсть верблюда и последовал по старым следам за Таунсом. Над дюнами поднимался столб дыма. Через двадцать минут он нагнал Таунса и передал ему его бутылку.

— Воняет, но пить можно.

— Я вылью её в бак. Чтобы разбавить. — Он остановился и повернул к Морану безжизненное лицо. — Мог бы меня позвать.

— Это — работа для одного. — Ему хотелось, чтобы Таунс взорвался, заорал, убежал или ещё что-нибудь сделал, только не это ужасное пустое выражение и мёртвый голос.

— Знаешь, почему я знал, что это случится, Фрэнк? Харрис был честный человек. Он думал, наличные деньги — то же самое, что охранная грамота. Имея на руках бумагу, они должны доставить владельца её, чтобы получить вознаграждение, а если деньги им отдали сразу, то незачем себя и утруждать.

Таунс молчал. Под ногами шелестел песок. Их спины и ноги покрылись испариной.

— Они довезли бы их только тогда, когда впереди брезжила бы награда. Как, черт возьми, мы могли допустить, чтобы такой человек, как Харрис, этого не понял? Он сам хотел идти. Он…

— Да, он сам хотел идти, сам хотел, и теперь его нет, и Лумиса тоже, разве я не вижу? — со свистом и клёкотом вырвалось из растрескавшихся губ и хриплых лёгких Таунса. Он замолк, втягивая воздух. Тяжело было видеть, как истекает гневом это ослабленное тело, но Моран был удовлетворён, что с этим покончено.

Столб дыма был теперь у них над головами. Они взобрались по песчаному склону, миновали гребень и вышли прямо на одинокую фигуру. Сержант Уотсон секунду-другую смотрел в их лица, ничего не спрашивая. Его глаза были широко раскрыты. Он все понял, но не мог лишить себя удовольствия и переспросил:

— Он мёртв, да?

Они смотрели в озверелое лицо, не в силах поверить в такой нескрываемый восторг.