Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Исследования финской фольклорной школы были поддержаны и продолжены в Германии. В 1898 году проф. Герман Гримм, сын Вильгельма, передал Иоханнесу Больте неопубликованные материалы отца и дяди в надежде на издание «Примечаний и комментариев к детским и домашним сказкам». Эти комментарии сначала появились в виде приложений к томам 1812 и 1815 годов, а затем в виде отдельного тома в 1822 году и, наконец, в третьем издании 1856 года. Проф. Больте скрупулезно сопоставил все сказки, собранные Гриммами, со всем тем, что можно было почерпнуть из современных архивов. Он привлек к этой работе проф. Георга (Иржи) Поливку из Праги, который помог ему проанализировать славянские аналоги. В течение следующих тридцати четырех лет этот капитальный труд разросся до пяти томов. Оригинальная работа Гриммов, положившая начало изучению и интерпретации народных сказок, благодаря «Комментариям…» заняла важное место в гуманитарной науке[26]. Сегодня «Детские и домашние сказки», как и в момент их выхода, – это основополагающий трудом по изучению народной литературы.

Вопрос значения

Братья Гримм, Макс Мюллер, Эндрю Лэнг и другие отмечали, что народные сказки иррациональны и неестественны: как в отношении элементов, из которых они состоят, так и в отношении сюжетов эти элементы объединяющих. Поскольку происхождение сказки может отличаться от происхождения отдельных ее элементов, возникает два вопроса: «Каковы происхождение и значение мотивов?», «Каковы происхождение и значение самих сказок?»

Мотивы

Многие из веселых сказок, шуток, небылиц и баек – это просто комичные и умные выдумки, почерпнутые из жизни. С ними трудностей не возникает. Однако «иррациональные и неестественные» истории – сродни тем, что мы встречаем в мифах. Более того, они часто из мифологии и происходят. В таком случае их следует объяснять так, как объясняют миф. Какие же есть на этот счет мнения?

Греческий философ IV века до н. э. Эвгемер, заметив, что Александр Македонский вскоре после своей смерти уже фигурировал в легендах как полубог, высказал мнение, что боги – это лишь великие смертные, впоследствии обожествленные. Исландский скальд Снорри Стурлусон в предисловии к своей «Младшей Эдде» таким же образом объяснил происхождение языческих божеств норвежцев. Данный подход, получивший название «эвгемеризм», имеет своих сторонников и по сей день.

Среди филологов и религиоведов в период творческого пика Макса Мюллера считалось, что мифы изначально были чувственными описаниями природы. Человек полусознательно вычитывал трагедию своей собственной жизни в рождении солнца, его «смертельном для росы поцелуе», его зените, нисхождении и исчезновении в объятиях ночи. Из-за того, что индоевропейские существительные относятся либо к мужскому, либо к женскому роду, в описаниях прослеживалась тенденция к персонификации. Язык развивался, и первоначальные значения олицетворяющих существительных постепенно забывались, так что в конце концов слова стали восприниматься как личные имена. Например, такое метафорическое имя солнца, как Кефал, «голова» (света), утратило свое значение и стало относиться к юноше; соответственно, исчезающая роса, Прокрида, невеста «головы», стала девушкой, трагически погибшей[27]. И еще один шаг: имена могли перемешаться с именами реальных исторических героев, после чего миф превращался в легенду.

Теория Мюллера была одной из самых изощренных попыток объяснить механизм персонификации. Антропологи могли с легкостью предположить, что дикари и поэты склонны наделять вещи душой и очеловечивать их¹⁹²⁰. Детская фантазия первобытного человека, его поэтическое чувство и болезненное, пораженное сновидениями воображение способствовали его стремлению описать и объяснить окружающий мир и тем самым породили фантасмагорический контрмир. Но в основе своей усилия дикаря были направлены на выявление причины вещей, а затем с помощью заклинаний, молитв, жертвоприношений и таинств, на управление ими. Мифология, таким образом, была лишь ложным учением о причинности, а обряды – бессмысленной технологией. С постепенным, несистематическим, но тем не менее неизбежным признанием ошибки за ошибкой человек продвигался сквозь лабиринт чудес к теперешней ясности сознания[28].

Иной взгляд (и он скорее дополняет, чем противоречит описательно-этиологической теории) представлял первобытного человека настолько напуганным духами умерших, что его постоянным занятием была защита от них или попытки их умилостивить. Корни мифа и ритуала находили в черных недрах могильного культа и страха смерти.