Поле сражения

– Ты как хочешь, и я как хочу. Я буду любить тебя всегда. Я не девочка. Кое-что тоже видела. Но я благодарю Бога, что он послал мне тебя. Я люблю тебя так, что самой страшно. Нет, плакать я не намерена. Не будет слёз. Бросить ты меня не можешь, так как не ты меня совратил, а я тебя, и получилось бы, что я тебя бросила. Но этого не будет. Только смерть может отнять тебя у меня. С остальным я справлюсь.

Что она может придумать завтра, было неизвестно, но от этой пылкой сумасбродки можно ждать всего. И она ему нравится ведь, нравится…

Недалеко от городка Машарин увидел на обочине дороги старого ягодника, сидевшего рядом с большим горбовиком.

– Огонька не найдётся? – крикнул ягодник.

Машарин подъехал к старику, поздоровался, спешился. Это был кочегар с машаринского «Ермака» Игнат Тарбеев, сильно, как все старые кочегары, сутулый, почти горбатый, с длинными, ниже колен, кистями рук, с задубелым корявым лицом.

– Вот решил брусничкой запастись, – объяснил Игнат, – зимой первейшая штука и в пироге, и еслив остынешь, и с похмелья как рукой! Сама-то не могёт, ногами захворала, третьего года ишшо. Вот и приходится бабьим делом заниматься… На Север-то когда думашь, Лександра Митрич?

– Через недельку пойдём, не раньше.

– Раньше-то, конечно. Но и позже нельзя, успеть бы обернуться. К Егорову дню сомкнёт забереги, станет река-то… А ты забавляться, значитца, ездил?

– Да так – пострелял немного.

– Оно дело хорошее, еслив время имеется. Стреляй, как говорится, сороку и ворону, руку набьёшь – сокола убьёшь…

– Это вы к чему? – спросил Машарин, уловив в голосе старика лёгкую издёвку.

– Да вот… Оно, моё дело, известно – сторона. Да как бы чего худого не вышло. Охота, она вещь обоюдная.

«Знает, старый чёрт!» – догадался Машарин.

– Тайга, она с глаза-ам! – как бы пояснил кочегар эту догадку. – Видали, как она взад-вперёд шастала, как сновала челноком. Мне-то всё равно, твоё дело. Да только подале от Фени и греха мене.

– Ладно, – сказал Машарин. – Что зря пустоту переливать. Давай твой сундук, довезу.

Они приторочили к седлу тяжёлый горбовик, и Машарин взялся за повод.

– Погодь-ка маленько, закурю ишшо.

Старик набил трубку и разжёг её от собственной спички.

– Так огонёк-то свой имеется? – усмехнулся Машарин.

– А то как? – серьёзно ответил старик. – В лесу без огня нельзя. У бабы и у той серник в узелке есть… А тя остановил, потому как поговореть захотел. Петра-то Анисимович через дочку наказывал тебя держаться. Вот како устройство… Ну, пошли.

И они зашагали по дороге рядом – низкорослый, похожий издали на гориллу кочегар и плечистый, по-военному подтянутый Машарин.

Едва Александр Дмитриевич переоделся, попарившись с Осипом в бане, и лёг отдохнуть с дороги, к нему забежал надушенный Чере-пахин и пригласил на банкет в честь установления в уезде законной власти – уездного самоуправления.

Накануне, в субботу, в Приленск со всего уезда на лёгких ходках, покрытых новенькими половиками – разноцветными, узорчатыми, – съезжались мужики: завтра съезд крестьян. Приехать смогли только те, у кого на хозяйстве остались сыновья и работники – жатва подходит к концу, надо торопиться, чтобы не попали остатки хлебов под снег, потом его хоть ногтями рви из мерзлой земли – не вырвешь. Если сам себе помощник, тут не до съездов – без хлеба останешься.

Заполонили мужики трактир возле управы, устроились и просто на ходках, разложили привезённую с собой домашнюю снедь, разливают потихоньку синий, двойной перегонки самогон, крякают, вытирают подстриженные по такому случаю бороды и щетинистые усы, неторопливо жуют.

То, что им предстоит выбирать законную власть, их мало волнует, знают: кто был до совдепов в земстве, тот нынче будет в самоуправлении. Другое дело, почём хлеб пойдёт? Тут, паря, задумаешься: молотить или пусть в скирде постоит, цены подождёт? не много ли зяби поднял, не лишку ли собираешься семян оставлять – вдруг опять Советы, тогда что?

Со страхом вспоминали бородачи, как в мае, накануне сева, потянулись от деревни к деревне по большакам и просёлкам длинные обозы с вооружёнными красноармейцами заместо возниц, с кожаными комиссарами ни телегах. Люди это были не здешние, не сибирские. Тутошнее житье было для них в диковинку. Как так, удивлялись они, у мужика пара коней, три-четыре коровы, овцы, земли десятин двадцать, а его бедняком считают?

Кулак это, самый что ни на есть кулак! Выгребай всё у кровососа!

Пустели лари и сусеки, прощупывались длинными шомполами сеновалы и вышки. И даже вспаханную землю не всегда оставалось чем засеять.

Этим видением и исчерпывались воспоминания. Забылись горячие слова воззваний и деклараций, забылись туманные речи о будущей коммунии, всё забылось, осталось – обозы. Слава богу, кончилось, недобрым словом будь помянуто, красное правление. Наливай, паря. Закусывай. Утро вечера мудренее. А вот пулеметик прикупить не мешало бы. Знатная, говорят, машина. В хозяйстве пригодится…