Читаем Поле сражения полностью

Поле сражения

– Убивцы! Придёт ваш черёд! – кричали из толпы.

– Назад!.. Нина! Инна! – работал нагайкой пожилой казак.

– Тии-иха-аа!..

Заключённых выстроили над рвом.

Казаки с карабинами наизготовку стали против них.

Солдаты штыками сдерживали толпу.

Чуть в стороне стояли офицеры и штатские из уважаемых – дьякон, мировой судья, два бакалейщика с женами, Анна Георгиевна, за ними ещё человек семь.

– Ти-ихааа…

– Свободные граждане Сибири! – закричал Черепахин, поглядывая в бумажку. – Постановлением трибунала и мирового суда, признавших всех большевиков и их подручных виновными перед русским народом в тяжелейших преступлениях, как-то: свержение законной власти Временного правительства и Учредительного собрания, организация грабежей и насилий, разорение крестьянства, красный террор, в результате которого погибли тысячи и тысячи лучших сынов России, – все приговариваются к смертной казни через расстрел! Приговор привести в исполнение немедленно!

– Урр-раа! – крикнул Красильников, и несколько голосов в толпе поддержало его.

– Будьте вы прокляты, душегубы! – крикнула Нюрка.

– Что вы делаете? Креста на вас нету!

Пока дьякон что-то тихо выяснял у приговорённых, толпа шумно гудела.

Анна Георгиевна пожалела, что согласилась присутствовать при казни, так как никто из порядочных людей не явился. Даже Силин, которому по службе надлежало быть здесь. Ей не с кем было перекинуться словом, и она нетерпеливо ждала окончания этого представления.

В душе Анны Георгиевны не имелось обычной женской жалости к обречённым. Они представлялись ей театральными злодеями, носителями всех мыслимых и немыслимых пороков, не способными не только страдать, но и элементарно испытывать боль. Много раз она с любопытством наблюдала, как простолюдины спокойно переносят физическую боль, и была убеждена, что им и смерть не страшна. В детстве, обучая её стрелять воробьев из монтекристо, отец сказал на её вопрос, не больно ли воробушкам: «Ну, какая у них боль? Это тварь бессловесная, боли у ней нет». Убежденность этой фразы постепенно переносилась Анной Георгиевной на всё, что не принадлежало к её «я». Окружающие, кроме близких, были для неё чем-то вроде травы или деревьев, или тех же воробьёв, которых даже можно любить до тех пор, пока они не причиняют беспокойства.

И всё-таки ей было неприятно находиться здесь, и чем больше это ощущение охватывало её, тем высокомерней цедила она сквозь ресницы орущую толпу.

– Смирна-аа! – подал команду Красильников, сияя удивлёнными глазами. – К пле-чу!

Шестьдесят короткостволых кавалерийских карабинов близоруко глянули на измождённых смертников.

– Отомстите за нас! – крикнул Тарасов.

– Да здравствует власть Советов!

– Вставай, проклятьем заклеймённый…

– Пли!

Толпа ахнула в один голос, пошатнулась, чей-то высокий дискант рванулся в небо:

– Роднинь-каай!..

– Пли!!

– Аааа! Ооо! Ооаа! – ревела толпа.

С большевиками в уезде было покончено.

Солдаты наскоро закидали ров комками глины, построились и затопали обратно к тюрьме. За ними проехали на конях Красильников, Черепахин и Анна Георгиевна, спокойная и властная.

– С-сука поганая! – сказал дед Игнат Фролке. – Ишь, как смотрит.

– До всех доберёмся, – сказал Фролка.

– Ррра-зой-дись! – проехали казаки.

Родные убитых остались поголосить и поровней сделать руками холм, припадая к непривычно длинной косой могиле.

Остальные потихоньку расходились, замешкались только те, кто хотел потом рассказать соседкам, как плакали жёны и матери. Ребятишки подбирали стреляные гильзы и свистели в них.

Вдруг в городке сначала тихо, потом всё нарастая низким звуком, загудел на звоннице колокол:

– Бамм! Ба-амм! Баммм!

Тревожно и жутко было слышать этот звук, не улетавший ввысь, а катившийся по земле волною, чтобы разбиться здесь о Моряну и застыть на лицах людей.

– Бамм! Ба-амм! Баммм!

– Никак пожар? – всполошилась нарядная бабёнка из зрителей. – Ой, побегли, горим!

– Да не ори! По убиенным звонят, – перекрестился дед Игнат.

– Нет, нет – пожар! Народ зовут. Побегли!

Многие из тех, что ушли от Моряны раньше, были уже у церкви. Задирали кверху головы, гадали, кто этот смельчак, взявшийся отзвонить убитых, признавали в звонившем отца Анисима и ахали:

– Осрамил батюшка священный сан – на колокольню сам попёрся!

– Поп рехнулся. Вот беда!

Подскакали к церкви казаки, закричали, призывая звонившего слезть, но тот не мог их услышать.

– Бамм! Ба-амм!

Треснул выстрел.

– Слезывай!

Обрюзгший бородатый поп в синем подряснике бил и бил в большой колокол, не видя и не слыша, что творится внизу.

Толстомордый безусый казак, похожий на бурята, видно, из забайкальских гуранов, выстрелил из карабина в малый колокол.

– Дзинннь! – отозвался на удар пули колокол.

Отец Анисим удивлённо взглянул на него, а потом посмотрел вниз, на паперть.

– Что-о? Страшно-оо? То-то, ироды! – закричал поп сверху. – Бог услышит! Не простит разбою! Трепещите, нечестивые!

– Бамм! Баммм!