Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары

Архитектура явно под влиянием «Властелина колец», плоскостное расположение и рир-проекции в виде наложенного фона, двойная перспектива, строго соблюдающая рамки одинарной, фотореалистический CGI; в фильмах Тарсема невозможно уследить за событиями на экране, что подрывает его как западного режиссера, а его неспособность проводить драматическое движение где-либо, кроме диалога, подрывает его как любого другого, что говорит о том, что западно-мировая культура еще не родилась.

Стыки романтики и комического, это индийский фильм в обличии западного, он снят на английском языке с американскими звездами, в чем он и признается в финальной сцене-коде, о которой я знал из рассказов о нем; досматривать не стал.

Дэниэл Рэдклифф, будучи в России, на пресс-конференции 11 марта в числе своих любимых «инди-фильмов» на первом месте назвал «Лестницу в небо» Пауэлла и Прессбургера, добавив, что, по его мнению, это один из лучших фильмов вообще.

ГОЛОДНЫЕ ИГРЫ — 22 МАРТА

Мне, кстати, тоже нравится эта пухлая из «Голодных игр». Есть в ней что-то от русской бабы. Фильм так себе, конечно, но я почему-то не сомневался, что это будет чертовски интересно как культурологический факт. Ну, то, что социализм ведет к матриархату — это не такая уж сенсация (я бы телевизора не включил на месте зрителей этого шоу), а вот то, что на этом пути он вечно натыкается на проблему раскрытия женской сексуальности, результатом чего становится обычно компромисс с патриархальным укладом, — это хороший ход. В начале их подводят к столам с угощениями, думал, что надо сделать русский постер с тэглайном: «Ешь ананасы, рябчиков жуй», но нет, все оказалось сложнее. Наверное, потому, что люди, стоящие за фильмом (а их персонифицирует персонаж Дональда Сазерленда), умнее бунтарей-инфантилов, и даже если они и считают в глубине, что нужно передать общество тому поколению, к которому они обращаются, то вместе с тем стремятся передать ему и какую-то форму морали, которая потребуется с учетом естественных (уже открытых в ХХ веке) человеческих факторов. Будь это артхаусный фильм, проникнутый левым анархизмом, героиня была бы заряжена сильнейшим мотивом отцеубийства, а женщину отрицала бы в себе напрочь. Это все имеет отношение к нашим митингам, как вы понимаете. Думаю, страна отцеубийц, которой был Советский Союз, давным-давно бы провалилась в Ад, будь в ней позволена сексуальность женщине: такое отсутствие «сверх-я», которым в буржуазных странах служила людям фигура отца, могло быть компенсировано только дешевой гуманистической этикой, замешанной на основе имплицитной доброты соборного человека и работавшей (если она вообще работала, в чем я сомневаюсь) только в мире, где все дружно спели песню у костра и пошли спать поодиночке. Поэтому непонятно, чего хотят все эти митингующие: женщина в России ни фига не отдаст назад то, что она с таким трудом получила, ни ради какой такой цели, а значит, нужно всем вместе искать такое основание морали, которое как-то компенсирует то, чего она хочет. Ну что вы рушите дальше то, чего и так уже нет, и после чего потребуется установить чудовищное подавление сексуальности once again, чтобы закрепить победу хотя бы на соплях иллюзорного гуманизма. Честно говоря, последний вариант представляется настолько маловероятным, что в день митингов можно, по-моему, смело находиться elsewhere независимо от всех привходящих факторов — я имею в виду, кто там на чьей стороне и т. п.

Самое смешное в матриархате — то, что женщине самой он на фиг не нужен, ин фэкт, она его страшно боится, и если бы она узнала, как это получилось, как ОНА сама к этому привела, то была бы в не меньшем удивлении, чем мужчина, и еще первая бы спросила, а нельзя ли это как-то исправить — только оставив хорошие магазины, еду и косметические салоны. Женщина же думала, что все будет устроено для ее удобства, останется, всегда, никак не повлияет на перераспределение ролей между полами. А оказалось, что пока это все появилось, от мужчины осталось не так много. С точки зрения обывательского взгляда, который никогда не задумывался об этих вещах, кажется, что все это получилось как-то случайно, и, казалось бы, можно было договориться, чтобы повернуть и назад, раз уж это в интересах обоих полов. Не тут-то было: мысль, что она может потерять все отвоеванное тем трудом в ХХ веке, приводит женщину в ужас куда больший, чем какое-то осознание последствий, и она, скорее, согласится сохранить и дальше, даже если ей объяснить, что дальше это будет вести к еще более сильной эскалации насилия и мужественных женщин. В этом смысле переход ХХ века от викторианской модели английского общества к французской модели американского был осуществлен в точности согласно логике женщины, то есть, иррационального стремления к самоуничтожению.