Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Разъярился я, словно тигр, а защитить себя не мог никакими силами. В другой стране посылают картель, вызывают насмешника и холодной сталью сгоняют улыбку с физиономии, чтоб и другие язык попридержали. Но вот беда! Здесь никто вызова не понесет. Вызывать на дуэль письменно или устно бесполезно. Молодец тут же публично заорет, что его хотят убить. Щелкни его по носу за отказ от сатисфакции, он побежит к городскому старшине. И пожалуйста: за щелчок по носу плати три марки, за оплеуху — шесть. Моя жена устала платить штрафы за пощечины и оплеухи, а я имел полную возможность беспрерывно торчать в суде — уведомления поступали каждый день. Ни мне, ни моей жене выносить этакую жизнь стало не по силам.

По моем возвращении она беспрерывно жаловалась на плохое здоровье и, в конце концов, решив, что ей нужны лечебные купания, предложила поехать во Флиссинген. Я охотно согласился, думая избавиться от злопыхателей и насмешников.

Увы! Письма приходили день за днем, удары по моей супружеской чести так и сыпались. Однажды получил я записку следующего содержания: «Эх ты, простак! Ныне и услуги феи Маймуны излишни. Ты сам на своем верблюжьем горбу притащил жену свою на Арарат. Знай, что Флиссинген и есть тот самый Арарат, куда эльф Данеш доставил мужчину твоей жене, только, правда, не тебя. Полюбуйся-ка на ее новый чепец красного бархата, отделанный золотым позументом и кружевами: всякий раз, когда жена твоя надевает сей головной убор, это значит: мужа сегодня дома не будет. Эх ты, тряпка, дурачье!»

Лопнуло мое терпение. У жены действительно появился новый чепец, в точности такой, как обрисован в письме. Когда она его надевала, казалось, лицо ее излучает лукавое веселье. Пошли раздоры. Я уговаривал ее не носить чепец или, по крайности, не выходить в нем на улицу. Она делала мне на зло и только хохотала, наблюдая мое раздражение. Возненавидел я этот чепец, сил нет.

Как-то раз собрался я по делам в Антверпен. Я уже давно обратил внимание, что жены проявляют чрезвычайную заботу и нежность при известии об отъезде мужей. Моя супруга тоже была со мной очень ласкова и даже предложила проводить пешком, так как по песчаному берегу Флиссингена в карете не проехать. Отговаривал я ее — бесполезно. А мне то ли внутренний голос, то ли белый голубь шептали: не бери ее, пусть лучше дома останется. Никакие доводы не помогли, жена на своем настояла. И снова напялила проклятый красный чепец. В ответ на мои протесты только смеялась:

— Дурачок! Ну к кому здесь ревновать, здесь, в песчаных дюнах. К чайкам? К зверькам в норе?

Знает ли кто-нибудь из вас, господа, побережье Флиссингена? Если нет, стоит сказать несколько слов. Это обширная, богом забытая песчаная пустошь, где глубокие рытвины перемежаются холмами, поросшими рыжеватым кустарником, дроком, вереском; растительность, однако, не слишком высокая — вполне различимы рога пасущихся коров. Пастухи здесь передвигаются на ходулях. Эта пустошь отделяется от широкой полосы зыбучих песков длинной дамбой на забивных сваях. Гиблое место. Зыбучие пески! Здесь вода и земля соединились с одной целью: убивать все, что в них попадет. Благодатные по сути своей элементы в данном сочетании несут только смерть. Поверхность видится сухой и даже волнистой, словно море в легком ветре. Но этот морской песок обманчив. Сверху высушен ветром, чуть глубже — сырость, вода. Никакая трава здесь не растет. Горе тварям бескрылым, угодившим в хищную трясину, будь то человек или зверь. Песок моментально проваливается под ногами, и считай — пропал. Вытаскиваешь одну ногу, другая увязает еще глубже. Поначалу опасность кажется не так уж велика, и верится в возможность спасения. Но жадный и бездонный песок всасывает ноги, грудь, голову, заглатывает человека, словно змея голубя. Песок доходит до пояса, и тут отчаянье берет душу: ясно, что освободиться нельзя, каждое движение лишь приближает конец. Топь захватывает шею и подбородок, песок забивается в рот. Кричать бесполезно — все равно никто на помощь не придет. Услышав крики, убегают, ибо спасителю уготована участь жертвы. Песок смыкается над головой, лишь воронка обозначает могилу, да и то первый же порыв ветра сглаживает последний знак живого присутствия.

Мы об руку с супругой прогуливались по дамбе: справа холмистая пустошь, слева зыбучие пески.

— О, дорогая, — обратился я к ней, — в каком ликовании мы бы жили, если б не глупые препятствия. Мой путь к счастью прегражден красным чепцом. Не надевай его, любовь моя.

Она улыбнулась:

— Наши мнения очень схожи, но чепец освобождает мне путь к счастью.

— Надевай, бога ради, хоть три бархатных чепца сразу, но не в мое отсутствие.

— Я его и в руки не беру, когда тебя нет.

— Клянешься?

— Что значит «клянешься»? Может и попадается чепец на глаза. Что ж, ради такого пустяка клятвы раздавать?

— Тебе дороже я или чепец?

— Ты так его ненавидишь, что ненависть на меня переносишь!

— У меня есть основания не любить эту вещицу, но я вовсе не хочу с тобой ссориться. Обещай не надевать чепец!

— Какие глупости! Зачем это мне обещать?